60-я параллель(изд.1955)
Шрифт:
— Чего спрашивать-то?
— Понятно! Ну вот и он так же рассудил... Зашел с превышением, поприжал как следует быть, и врезался... А тут уж, конечно, трудно судить, что и как. Да, не повезло, если хочешь. Должно быть, тряхнуло, как следует. Обморок. И не успел выброситься... Немца — того разнесло в дым его же бомбами, километрах в десяти от бережка. А его подобрали еще километра на два севернее. Скорее удивительно, если хочешь, что он почти сутки протянул...
Последовало молчание. Ира Краснопольская лежала не двигаясь, почти не дыша: ведь всё это могло быть и
— Сказать я тебе не могу, как это на меня подействовало, — проговорил, наконец, более басистый из двух голосов. — Да, понимаешь ты, мы же с ним как раз второго из Ладоги на одной машине ехали. Всё говорили, говорили. Ведь только что женился человек; жена молодая вот-вот должна приехать... Где же похоронили-то? Или еще нигде?
— У нас место одно: над озером. У нас там такой общий холм есть, на самом берегу, где церквушка на холме. Пятеро там уже лежат, там — и его...
Они замолчали, вдруг обомлев. У входа в их отделение, держась рукой за спинку дивана, стояла молоденькая женщина, почти девочка. И, вероятно, ей не надо было ничего говорить, ничего спрашивать, потому что младший из летчиков сразу же, побледнев, вскочил ей навстречу.
— Он? — одним дыханием проговорила Ира Краснопольская, поднося руку к горлу. — Он? Женя? Да?
Старший, странно замычав, схватился за голову, а младший едва успел подхватить ее, опустить на диван.
— Нет, что вы, дорогая, нет, нет! Не надо, не надо, что вы! Ох, какие же мы олухи, Борис!
Но Ира уже не слышала его...
Глава LXVI. ЛИЗА МИГАЙ ВЫПРЯМИЛАСЬ
В воскресенье утром Лизе Мигай передали записку «с воли».
«Лизок! — писал на этот раз не Степан Варивода, а врач Браиловский, — Лизок, милая! Только не падай духом! Тяни всеми силами до вторника. Во вторник вырвем тебя от мерзавцев. Сделано всё, неудачи быть не может. Крепись!»
Прочитав письмо, Лиза улыбнулась. Как ни странно, но всё то, о чем просили они, было, по ее мнению, не так уж трудно. Даже особенно «крепиться» не надо. Ей везло всё последнее время.
«Катаринэ Разумофф» сумела с первых же допросов внушить немцам, что она не имеет никакого отношения к партизанам. Она была просто нищенкой, побирушкой... Пусть наведут справки о ней: от Городца до Сяберского озера, от Серебрянки до Мшинской, всюду подавали милостыню горбатенькой Кате...
«Ночевать? Милый, да где я только не ночевала! Мне полешко — подушка, а кочечка — и весь сенничок».
Она сама удивлялась себе, Лиза, как ловко у ней выходила местная речь, какие смешные она на ходу вспоминала и от себя придумывала прибаутки, чтобы убедить этих глупых и гадких переводчиц и следователя, что перед ними простоватая недалекая женщина-калека... Видимо, у ней был настоящий артистический талант; а вот ведь не знала!
Боялась она одного: только бы ей не попался на пути кто-нибудь из светловских или из корповских; только бы — не со зла, конечно, а по недогадке, от растерянности и страха! — не запутал бы ее. Не признали бы ее при немцах! Но и этого не случилось.
Часа
«Полицаю», который ее допрашивал, лень, должно быть, было ехать сегодня к ней в тюрьму; он, как то часто случалось, вызывал арестованную сегодня к себе в комендатуру.
С конвойным, плохо побритым, чернявым пожилым саксонцем, они прошли несколько кварталов. Немец слабо следил за ней: он лениво жмурился под вешним солнцем, бормотал что-то... Если бы не ее горб, она, чего доброго, могла бы сбежать по дороге. Впрочем, если бы не ее горб, ее и конвоировали бы совсем иначе.
Как с ней это часто бывало, Лизонька шла, опустив пушистые ресницы на глаза, глубоко задумавшись. Такое состояние часто нападало на нее; особенно весной.
Бывало, она грезила в таких случаях всё об одном, несбыточном...
...Вот на улице ее встречает седобородый старичок в золотых очках. Вот он внезапно подходит к ней и говорит ей: «Скажите, милая девушка, сколько вам лет?» — «Семнадцать», — робко отвечает она.
— О! Только семнадцать? — повторяет он. — Тогда еще не поздно! Нет, нет. Вы знаете, — я хирург такой-то. Мною открыт верный способ исправлять любые повреждения позвоночника. Два месяца в постели, и вы станете гибкой, как лозинка...
И вот она в его клинике. Это мучительная, очень мучительная операция. Но проходит два-три месяца... и... Начало занятий в школе, классы шумят за дверьми. Вдруг она открывает дверь и входит. Она... Гибкая, как лозинка!
Как радовалась бы ее счастью Марфуша Хрусталева! Как округлились бы глаза Зайки!..
Так было раньше. Теперь ей мечталось о другом. Нет, пожалуй, о том же, но по-другому!
...Украинская деревня, вся утонувшая в зелени садов. Белые стены хат синеют в лунном свете. Она может стать учительницей, там, у него на родине. Она же любит детей! Или не то: лучше она пойдет в медвуз, как Ася; она сама станет врачом.
И вот опять. Ярко освещенный зал, высокая кафедра. Тот же старичок в золотых очках; он теперь звонит в большой звонок.
— Уважаемые коллеги! — торжественно возглашает он, и все смолкают вокруг. — Все слышали о замечательном открытии, сделанном в нашей стране? У нас не будет больше горбатых. Не будет несчастных людей со сдавленными грудными клетками, с деформированным позвоночником. Я предоставляю слово для доклада об ее удивительной сыворотке доктору медицины, Елизавете Константиновне Варивода... Ва-ри-вода! ..
Тогда она поднимается на кафедру. Яркий свет брызжет ей в глаза, кипят рукоплескания. Веселые, умные глаза смотрят со всех сторон. А в переднем ряду, весь увешанный орденами, — чисто бритый, без всякой бороды! — сидит, глядя на нее (только на нее!), молодой генерал. Степочка, милый... Ух, как забилось сердце!
Она шла рядом со своим немцем по мокрым лужским улицам, и редкие встречные, глядя на это, вспыхнувшее внутренним светом, измученное лицо, невольно вздрагивали: «Какая бы могла быть красивая девушка... И куда такую тащат, проклятые!»