69. Все оттенки голубого (Sixty-Nine. Kagirinaki tomei ni chikai buru)
Шрифт:
– Если ты не поторопишься, Ёсияма может ее убить, он совершенно обезумел, – пробормотал Кадзуо.
Окинава приподнялся и сказал Кадзуо:
– Хватит, хватит! Пусть они делают что хотят, я от них устал! Кадзуо, а что у тебя с ногой?
– По ней ударили дубинкой.
– Кто это?
– Охранник в Хибия. Не хочется сейчас все объяснять. Мне не нужно было туда ходить.
– Но это же просто синяк, а на синяк не нужно накладывать повязку. Или у тебя перелом?
– Знаешь, из его дубинки торчали гвозди, поэтому мне пришлось
* * *
За развевающимся на ветру сохнущим бельем Ёсияма таскал Кэй за волосы и бил ее коленом в живот. Когда его колено погружалось туда, раздавался истошный крик.
Она сплюнула кровь и рухнула ничком. Я оттащил от нее Ёсияма. По телу у него струился холодный пот, а плечи, за которые я его схватил, были напряжены.
* * *
Лежа на кровати, Кэй стонала, зубы ее клацали, и она цеплялась руками за простыню, стараясь прижать к тем местам, куда ее били. Рэйко выскочила из кухни и изо всех сил ударила Ёсияма по щеке.
Кадзуо скорчил гримасу и начал смазывать свои раны вонючим кремом. Окинава растворил таблетку «Ниброль» в горячей воде и заставил Кэй выпить.
– Нужно быть полным подонком, чтобы позволять себе такое! Если Кэй умрет, ты, Ёсияма, окажешься убийцей, – сказал Окинава.
– Тогда я тоже умру, – разрыдался Ёсияма, а Кадзуо только захихикал.
Рэйко наложила на лоб Кэй холодное полотенце и стерла кровь с ее лица. Потом она осмотрела живот Кэй и, обнаружив там большие синяки, стала настаивать, чтобы та обратилась к врачу. Ёсияма приблизился, заглянул в лицо Кэй, и его слезы закапали на ее живот. Набухшие вены на ее висках подрагивали, и она продолжала сплевывать какую-то желтую жидкость. Веки, белок и даже радужная оболочка ее правого глаза были абсолютно красными. Рэйко разжала разбитые губы Кэй и засунула между ними какую-то губку, стараясь остановить кровотечение от выбитого зуба.
– Прости меня, прости меня, Кэй, – нежно-хриплым голосом шептал Ёсияма.
Кадзуо закончил перевязку на ноге и произнес:
– Чего? Простить тебя? Хорошо, что ты наконец об этом сказал.
– Иди умойся! – Рэйко пнула Ёсияма и указала ему в сторону кухни. – Не могу больше смотреть на тебя в таком виде. Давай, вымой лицо!
Когда Окинава спросил: «Хочешь, чтобы я тебя уколол?» – Кэй убрала руку с живота и отрицательно покачала головой.
Постанывая, она сказала:
– Простите меня все, нам было так славно, а теперь все кончено, я решила завязать.
– Нам было не так уж и хорошо, не надо про это, – сказал с ухмылкой Окинава.
Ёсияма снова принялся рыдать.
– Кэй, не говори, что ты завязываешь, умоляю, не оставляй меня, прости меня, я все для тебя сделаю.
Окинава пихнул его в сторону кухни.
– Послушай, уже все улажено. Иди и вымой рожу!
Ёсияма согласно кивнул и, вытирая рукавом лицо, отправился на кухню. До нас донеслось журчание воды.
Когда он вернулся в комнату, Кадзуо громко заорал.
– С
Левое запястье Ёсияма было разрезано, и кровь струилась на ковер. Рэйко завизжала и закрыла глаза руками. Кадзуо вскочил и крикнул:
– Рю, вызывай «скорую»!
Зажимая дрожащей рукой рану, Ёсияма сипло произнес:
– Теперь тебе наконец все понятно, Кэй? Я уже собрался вызывать «скорую», но Кэй схватила меня за руку и остановила. Поддерживаемая Рэйко, она поднялась и пристально посмотрела в глаза Ёсияма. Она подошла к нему и нежно прикоснулась к ране. Он перестал плакать. Она приподняла его разрезанное запястье к своим глазам. Говорила она с трудом, кривя распухшие губы:
– Ёсияма, нам всем нужно сейчас поесть, никто из нас не обедал, поэтому нам нужно выйти и где-то перекусить. Если хочешь помирать, то иди и умирай в одиночку, годится? Чтобы у Рю не было неприятностей, выйди отсюда и помирай один.
* * *
Медсестра с букетом цветов прошла по лакированному полу коридора. Женщина только в одном носке, вторая ступня была обернута бинтом с желтыми пятнами, уныло сгибала и разгибала ногу, глядя на большой букет в блестящем целлофане, потом похлопала по плечу лежащую рядом соседку, похожую на ее мать, и прошептала:
– Наверное, это дорого.
Мужчина на костыле, зажав под левой подмышкой еженедельный журнал, пробирался сквозь очередь, выстроившуюся за лекарствами. Правая нога у него была полностью загипсована, и пальцы ног были посыпаны крошками гипса. Из-под гипса выглядывали только два пальца, похожие на бородавки.
Рядом со мной лежал старик, у которого шея была обильно обмотана жесткими бинтами. Женщина по другую сторону от него что-то вязала.
– Знаете, – сказал он, – я здесь для того, чтобы мне вытянули шею.
Белые увядшие волоски беспорядочно свешивались с его подбородка. Прищуренными глазами, которые были почти не видны из-за морщин, он наблюдал за вяжущей женщиной.
– Должен признаться, что это действительно больно, иногда настолько больно, что хочется умереть, и начинаешь удивляться, почему этого не происходит. Это становится невыносимым, неужели нельзя сделать чего-нибудь другое? То, что они делают, годится только для стариков.
Женщина с темной толстой шеей неотрывно смотрела на старика, который схватился за шею и визгливо захохотал так, словно из него выпускали воздух.
– Это ужасно, – смеясь, выдавил старик, поглаживая лицо, усыпанное красными и коричневыми бляшками. Его смех перешел в кашель. – Конечно, конечно, старикам нельзя водить машину, моя невестка всегда настаивала, чтобы я перестал водить машину, теперь она ее у меня отберет.
В комнату вошла уборщица в белом колпаке и начала вытирать с пола капли крови Ёсияма.
Круглолицая женщина, согнувшись над ведром с тряпкой, повернулась и громко крикнула в коридор, из которого только что появилась: