7 историй для девочек
Шрифт:
Возвращаясь из Бонди, Генрих Наваррский обдумал положение, и, когда он входил в Лувр, план его уже созрел.
Не снимая сапог, как был – в пыли и крови, он прошел прямо к герцогу Алансонскому; герцог в сильном возбуждении ходил большими шагами по комнате. При виде Генриха на лице герцога выразилось неудовольствие.
– Да, – сказал Генрих Наваррский, беря его за обе руки, – да, брат мой, я понимаю вас! Вы сердитесь на меня за то, что я первый обратил внимание короля на пулю, попавшую в ногу королевской лошади, а не туда, куда хотели вы, то есть в кабана. Что делать!
– Конечно, конечно, – пробормотал герцог Алансонский, – но все же ничему другому, кроме злонамеренности, я не могу приписать сделанное вами замечание, которое, как вы видели, вызвало у моего брата Карла сомнения в искренности моих намерений и омрачило наши отношения.
– Мы сейчас вернемся к этому, – ответил Генрих. – Что же касается моих добрых или злых намерений по отношению к вам, то я нарочно и пришел сюда, чтобы вы сами могли о них судить.
– Хорошо! – ответил с обычной сдержанностью герцог Алансонский. – Говорите, Генрих, я слушаю.
– Когда я выскажу вам все, то вы увидите, каковы мои намерения, так как я пришел сделать вам признание, совершенно откровенное и очень неосторожное, после которого вы можете погубить меня одним словом.
– Что такое? – спросил Франсуа, начиная беспокоиться.
– Я долго колебался, – продолжал Генрих, – прежде, нежели сказать вам то, что привело меня сюда, особенно после того, как вы сегодня не захотели меня слушать.
– Ей-богу, я не понимаю, – сказал, бледнея, герцог, – что вы хотите сказать, Генрих?
– Мне слишком дороги ваши интересы, брат мой, – ответил Генрих, – и я не могу не сообщить вам, что гугеноты предприняли известные шаги.
– Шаги? – переспросил герцог Алансонский. – Какого же рода?
– Один из гугенотов, а именно месье де Муи де Сен– Фаль, сын храброго де Муи, убитого Морвелем, – да вы знаете…
– Да.
– Так он, рискуя жизнью, явился сюда нарочно, с целью доказать мне, что я нахожусь в плену.
– Ах, вот как! И что же вы ему ответили?
– Брат мой, вам известно, что я люблю Карла нежною любовью и что королева-мать заменила мне мою мать. Поэтому я отверг все предложения.
– А в чем заключались эти предложения?
– Гугеноты желают восстановить наваррский престол, а так как по наследству престол принадлежит мне, они и предложили мне его занять.
– Так! И де Муи вместо согласия получил отказ?
– Решительный… даже в письменной форме, – продолжал Генрих. – Но с тех пор…
– Вы раскаялись? – прервал его герцог Алансонский.
– Нет, но я заметил, что де Муи, не удовлетворенный мною, направил свои взоры куда-то в другое место.
– Куда же? – тревожно спросил герцог.
– Не знаю. Быть может, на принца Конде.
– Да, это вероятно, – ответил Франсуа.
– Впрочем, – заметил Генрих, – я имею возможность безошибочно узнать, кого наметил он в вожди.
Франсуа побледнел как смерть.
– Но гугеноты, – продолжал Генрих, – не единодушны, и де Муи, как он ни безупречен и ни храбр, все же является представителем только
– Вы так полагаете?
– Я каждый день вижу доказательства этому. Вы заметили, из кого состоял тот отряд, что присоединился к нам на охоте?
– Да, из обращенных дворян-гугенотов.
– Вы узнали их начальника, который подал мне знак?
– Да, это виконт Тюрен.
– Вы поняли, чего они хотели от меня?
– Да, они предлагали вам бежать.
– Как видите, – сказал Генрих встревоженному герцогу, – есть вторая партия, которая хочет другого, а не того, что де Муи.
– Вторая партия?
– Да. И, повторяю, очень сильная. Таким образом, чтоб обеспечить себе успех, надо объединить эти две партии – Тюрена и де Муи. Заговор ширится, войска размещены и ждут только сигнала. Это крайне напряженное положение требует быстрой развязки, и у меня созрели два решения, между которыми я до сих пор колеблюсь. Я и пришел отдать их на суд вам, как своему другу.
– Скажите лучше – как своему брату.
– Да, как брату, – подтвердил Генрих.
– Говорите, я слушаю.
– Прежде всего я должен объяснить вам мое душевное состояние. Никаких стремлений, никакого честолюбия у меня нет, да и нет для этого нужных способностей, – я простой деревенский дворянин, бедный, чувствительный и робкий; деятельность заговорщика представляется мне связанной с такими неприятностями, которые не вознаграждаются даже твердой надеждой на получение короны.
– Нет, брат мой, – отвечал Франсуа, – вы заблуждаетесь относительно себя: печально положение наследника царственного дома, когда все его благосостояние ограничено межевым камнем на отцовском поле, а весь почет – почетом от одного слуги; и я не очень верю тому, что вы мне говорите.
– Но тем не менее все, что я говорю вам, – правда, и настолько, что, будь у меня настоящий друг, я готов отказаться в его пользу от власти, которую мне предлагают заинтересованные во мне люди; но, – прибавил он со вздохом, – такого друга у меня нет.
– Так ли? Вы, несомненно, ошибаетесь.
– Святая пятница! Нет! – сказал Генрих. – Кроме вас, мой брат, нет никого, кто бы любил меня. Поэтому мне не хотелось бы, чтобы ужасные междоусобия обратились в мертворожденную попытку выдвинуть на свет божий кого-нибудь… недостойного… и я предпочитаю осведомить моего брата-короля о том, что происходит. Я никого не назову, не скажу, где и когда, а только предотвращу огромное несчастье.
– Великий боже! – воскликнул герцог Алансонский, не в силах подавить чувство ужаса. – Что вы говорите!.. И кто? Вы, единственная надежда протестантской партии со времени смерти адмирала! Вы, гугенот, правда обращенный, но, как думают, плохо обращенный, – вы занесете нож над вашими собратьями! Генрих, Генрих! Неужели вы не понимаете, что, поступив так, вы устроите вторую Варфоломеевскую ночь всем гугенотам королевства? Точно вы не знаете, что Екатерина спит и видит, как бы дорезать всех, кто уцелел?