7. Найм
Шрифт:
– Всё сказал? А теперь ответь на один вопрос: с какого такого испугу ты тут слюнями брызжешь?
Аким, набравший было воздуха для продолжения для своего зоологического монолога, поперхнулся, безнадёжно махнул на меня рукой. И отвернулся в сторону.
«Самый верный способ испортить отношения — начать их выяснять». Уж не знаю — чья эта мудрость, но, неоднократно проверив на личном опыте, подтверждаю — именно так. Однако, если считать предшествующую лекцию о «трёхжелтковых яйцах» — как же они это делают? — искренним выражением духовной сферы данного индивидуума, то
– Дед, ты из-за кузни так завёлся?
Умные книги подсказывают, а собственный опыт — показывает: ссору всегда надо переводить из состояния «и вообще» в состояние «а конкретно». Потому что, если я «вообще такой-сякой…», то это явление природы и ничего поделать нельзя. А вот если «конкретно у подруги — новые серёжки, а ты мне…» — то эта проблема решаема и нужно только обговорить детали. Но Аким же, вроде бы, серёжки не носит?
– Дурак! Причём тут кузня? И из-за кузни тоже. Это ж где такое видано: один сопляк другого притащил, да ещё и чужую кузню ему отдал! Мою кузницу! На моём дворе! Какому-то прыщу безродному, безрукому! Который и не умеет-то ничего, а уже хаять сразу!
– Стоп, дед. Прокуй сегодня своё первое дело для нас сделал — ошейник для Хрыся. Огрехов нет. Чего ты его «безруким» зовёшь?
– Да ни в ём дело! В тебе! Ты ж всё под себя гребёшь! Будто тута всё твоё! Будто меня и вовсе тута нету! Я тебя, по доброте душевной в семью взял, как сына родного принял, а ты, змеюка подколодная, меня же с дома моего и выгоняешь! Кукушонок хитрозлобствующий!
Ну, положим, как твоя «доброта душевная» выглядит — я помню: «пойди, дитятко, да убей. Четверых здоровых мужиков». И в остальном… может, я где и «превысил должностные полномочия» или, там, «пиетет не соблюл»… А Аким молотит дальше:
– Пердуновку — себе забрал, сегодня вот — «пауков» примучил. С меня коней да работников стребовал. Хитрожо…ый сильно — я ж тебе перед смердами отказать не могу. И все эти дурни тебе в рот глядят, только про тебя и балабонят: ах, он волхвов побил, ах, он ведьму извёл, ах, он старого да калечного от смерти спас, из поруба вынул… Герой, твою мать! А что я тут столько лет… что в Елно я — не ты! — железо калёное в руках таскал… что… всем наплевать и забыть. Даже внук родной — только про тебя и спрашивает. Ишь ты — светоч плешивый выискался…
Тю. Так вон оно чего. А я уж испугался. Проверим.
– Аким, ты с Ольбегом помирился?
– Твоё какое собачье дело?! Я ему подарки привёз… три раза мужиков на торг гонял… настоящий шелом воинский… блестящий весь, с еловицем, с переносием… а он… глянул, буркнул да ушёл… Тварь неблагодарная! Я к нему со всей душой… а эта козявка недоделанная…
– Так ты к нему — «с душой», или — «со взяткой»? Ты его любовь за блестяшку купить решил? Как девку гулящую? Ну, ты, Аким Яныч, меня удивил! Ты ж воина растил, достойного внука славного сотника. Разве ж тебя самого цацками переманивали? А Ольбег весь в тебя пошёл.
– Ну уж и весь…
– Весь. Такой же упёртый и вздорный. Только что пока бороду не жуёт — нечего. Ну, это дело наживное. Где он?
– Где-где… Ни к матери, ни
Вот, Ванюша, запомни и регулярно повторяй перед сном: у тебя — мания величия. По-напридумывал всякого чего — будто Аким из-за тебя озлился. Слава там, авторитет, имение, вотчина… А у него своих забот выше крыши. И руки болят, и дочка вдовой осталась. А главное — единственный внук «глянул, буркнул да ушёл». Вот это — забота. А всё остальное — так, «к костюму бантики».
– Есть в миру один мудрец, звать его Карнеги…
– Не слыхал. Да что ты мне сызнова пустые сказки сказываешь!
– Потерпи. Так вот, этот мудрец сказал: «Тот, кто способен полностью владеть своим рассудком, овладеет всем, что принадлежит ему по праву». А вот ты, Аким, настолько со своим разумом не в ладах, что не только тебе самому «принадлежащее по праву» — не берёшь, так и внука своего — всех прав лишаешь. На кой чёрт ты его «ублюдком» назвал? Наследства лишить собрался? В мою пользу? Так мне, «семибатюшной гадюке» и «яйцу аспида похотливого», оно нафиг не надо. Ладно, пойду-ка я с мальцом поздороваюсь. Ты у себя в опочивальне будешь? Ну и хорошо.
Не люблю я это дело — быть миротворцем в семейных делах. Сначала — они тебя попинают, потом, если примирение получится — о тебе забудут. Раскол, ссора в семейных отношениях — дело… стыдное. Вспоминать об этом не любят и не будут. И, соответственно, радоваться миротворцу… вряд ли. Но — надо. Мне Аким нужен в мирном состоянии, а не в «спонтанно самонаводящемся». Да и как-то… жалко их обоих. Что старого, что малого.
Вот я и пожалел. От души.
Чему меня «Святая Русь» уже научила — по щекам людей бить. Как-то в первой жизни… не, кулаком — бывало. А вот чтоб наотмашь… В моё время это считалось чисто женской манерой. А здесь — аристократической. Кстати, и «Русская Правда» даёт расценки на такие действия — «заущение» — как за обидные, оскорбительные. «Ущерб чести».
Ольбег и вправду был на заднем дворе. Висел на турнике. Не за шею подвешенный, слава богу, а на руках. Но подставка из-под ног у него свалилась, как при нормальном повешении.
Турник мы ставили для взрослых мужиков, для Ивашки моего — в первую очередь. Ольбег притащил откуда-то лавку, поставил её «на попа» и забрался по ней до перекладины. Как он в перекладину вцепился, так лавка и завалилась. Теперь она лежит под ним, спрыгнуть — ноги поломать. Перекладина толстая, обхватить ладонями нормально не может. Болтается как… ну, воды вокруг нет — не в проруби.
Подскочил, поймал чудачка поперёк пуза. А тяжёленький у меня племянничек вырос.
– Ну что, сестрич, со свиданием.
Сын сестры — «сестрич». Последнее на тему родства, что я от Акима сегодня слышал, что я ему не сын. Тогда Марьяша мне — не сестра. А Ольбег — не племянник… Если я каждой дурости Акима следовать буду — совсем без родни останусь. Не очень понятно — зачем мне такая родня, но вот так, по вздорному делу, от своего отказываться… Не, я — жадный. Пусть у меня будет «сестрич».