700.000 километров в космосе (полная версия, с илл.)
Шрифт:
Нашим звеном командовал капитан Александр Харченко — рассудительный офицер, опытный лётчик, обладавший логическим умом и тяготением к фактам. К нему в звено мы пришли втроём: Николай Юренков, Михаил Севастьянов и я. Все мы были друзьями. Это с первых же дней понял командир звена и старался поддерживать нашу дружбу. Ведь где дружба, там и дело спорится.
Для каждого лётчика вылет на более совершенном самолёте — большой праздник. К нему мы много готовились. Не раз каждый сидел в кабине боевого самолёта, как говорится, осваивался, мысленно совершая полёт по кругу. Накануне мы пришли на аэродром, чтобы потренироваться
Невольно вспомнился первый полёт на реактивном самолёте в училище. Инструктор Валерий Иванович Гуменников сказал тогда:
— Всё делай сам. Я буду только контролировать.
Слышу команду:
— Взлёт!
Увеличиваю обороты двигателя, чувствую, как самолёт стремительно рванулся вперёд. Прошёл какой-то миг, и мы в воздухе. Стараюсь делать всё по порядку. Убираю шасси. Смотрю на высотомер — уже четыреста метров. А на высоте двести метров надо было сделать разворот. Прозевал! Тороплюсь, но движения не успевают за полётом. Третий разворот. Четвёртый. Посадка. Будто прошло одно мгновение — и вот уже полёт по кругу закончен. Вот когда я убедился, насколько чётко надо действовать лётчику реактивного самолёта.
И вот я сижу в кабине самолёта-истребителя нового типа. Несколько раз повторяю «полёт» по кругу: взлетаю, делаю развороты, выполняю посадку. Кажется, всё отработал прочно, закрепил. Но, проверив мои действия, капитан Харченко недовольно замечает:
— Повторите ещё. Не глядите на тумблеры и кнопки. Взгляд должен быть направлен туда, куда вы будете смотреть в полёте.
Снова продолжаю тренировку до тех пор, пока не добиваюсь чёткости действий, которой требует командир звена.
Наутро подхожу к самолёту. Техник-лейтенант Иван Егорович Кузнецов докладывает:
— Товарищ лейтенант, самолёт к полёту готов!
Принимаю рапорт. Без привычки как-то неловко. Хочется подойти и спросить:
— Ну как, Ваня, всё готово?
Но сдерживаю себя. Ведь я теперь командир экипажа, а Кузнецов — мой подчинённый. Надо привыкать к новому положению. Принимаю самолёт. Стараюсь делать всё по инструкции. На аэродроме в это время уже начались полёты. Согласно плановой таблице, первым должен вылететь мой друг Коля Юренков. Его самолёт, слегка покачиваясь с крыла на крыло, уже порулил на старт: наши взгляды прикованы к нему. Машина, разметая снежную пыль, начинает разбег. Проходит несколько секунд — и она в воздухе.
— Хорошо, — хвалит командир звена.
Но впереди самое сложное: расчёт на посадку и посадка. Мы, молодые лётчики, волнуемся за Юренкова, видимо, больше, чем он сам. И когда самолёт мягко приземлился у посадочного знака, не удерживаемся от восклицания:
— Отлично!
Командир звена и командир эскадрильи говорят:
— Начало хорошее.
Едва только Юренков вылез из кабины, мы окружаем его, поздравляем. Со всех сторон сыплются вопросы. Подходит время моего вылета. Николай стоит у самолёта, стараясь дать мне как можно больше советов. И когда я уже сел в кабину, добавляет:
— А вообще-то, Гера, делай всё так, как учили.
Опробовав двигатель, слегка кивнув товарищам, я порулил на старт, думая, что вот они тоже теперь
Первый самостоятельный полёт на самолёте нового для меня типа прошёл нормально. Что больше всего запомнилось? То, что ты управляешь сложной машиной и она покорно подчиняется твоей воле. Это чувство знакомо всем лётчикам. В этом, пожалуй, и заключается романтика лётного труда.
За успешный самостоятельный вылет командир эскадрильи объявил нам благодарность. Мы знали, что впереди длинный и трудный путь к вершинам лётного мастерства. И мы были полны решимости идти по этому нелёгкому пути. Впрочем, не все молодые офицеры правильно себе его представляли.
Жили среди нас два лейтенанта. В училище, будучи курсантами, они вели себя как будто неплохо. Но, прибыв в часть, стали опаздывать в строй, не вовремя являлись на аэродром, проявляли склонность к уединению. Мы жили все вместе в офицерском общежитии. Бывало, в свободное время одни шли в библиотеку, другие — в клуб на репетицию, а эти двое частенько уходили неизвестно куда и приходили поздно ночью. Ночные «прогулки» приводили не только к нарушениям дисциплины, но и плохо сказывались на их здоровье. Один из этих двух лётчиков был могучим человеком. Он занимался тяжёлой атлетикой, поднимал штангу весом 125 килограммов. Но, несмотря на это, врач вскоре вынужден был отстранить его от полётов по состоянию здоровья.
Мы замечали ненормальное поведение товарищей, пытались утихомирить их, но они обычно отвечали:
— Хватит, в училище несколько лет соблюдали режим! Мы теперь не курсанты…
Было ясно, что эти молодые офицеры не понимали, насколько важна дисциплина и на земле, и в воздухе. Нужно было что-то предпринимать, как-то воздействовать на них, пока ещё «болезнь» не зашла далеко. Наши командиры, партийная и комсомольская организации принимали меры. Вскоре командир и секретарь партбюро собрали нас на беседу.
— Мы решили посоветоваться с вами по поводу поведения ваших товарищей, — обратился к нам офицер Подосинов.
— Вы живёте вместе, поэтому ваши предложения могут быть полезными, — добавил секретарь парторганизации Пивоваров.
Общее мнение было таким: надо обсудить это дело на офицерском собрании. Командир и секретарь партийного бюро согласились с нами. На другой день такое собрание состоялось. Мы, не кривя душой, высказали на нём всё, что думали. Собрание было бурным. Много справедливых упрёков выслушали нарушители. Всё это оказало влияние не только на них, но и на всех молодых офицеров.
— Скучновато тут, — неуверенно, в виде какого-то оправдания говорил один из молодых лётчиков, подвергшихся критике, — поэтому и тянет на сторону.
Вот уж с этим ни я, ни мои друзья никак не могли согласиться. Это у нас-то скучно? Да как это так, молодой офицер, перед которым широко распахнуты двери в жизнь, начинает ныть от скуки?! Да будь в сутках сорок восемь часов — и тех не хватит! Лётная учёба, клуб, библиотека, спортивные площадки, Ленинград, чудесная сокровищница искусства, с его музеями, изумительным Эрмитажем, — всё для тебя!