700.000 километров в космосе (полная версия, с илл.)
Шрифт:
— Сердце бьётся нормально. Чувствую себя хорошо.
Вскоре послышалась команда:
— Подъём!
Ракета медленно оторвалась от земли и, набирая скорость, устремилась ввысь. Словно буря пронеслась надо мной и всколыхнула всё моё существо.
— Счастливого пути, Юра!
Меня нередко спрашивают, какие чувства я испытывал, когда улетал Гагарин? Вероятно, хотят услышать, как я переживал и волновался. Скажу прямо, что в момент непосредственной подготовки ракеты к старту я был больше увлечён технической стороной дела, следил за прохождением команд, докладами космонавта с деловой, профессиональной точки зрения. Для волнений времени почти не оставалось.
Когда ракета, стремительно взвившись вверх, скрылась из глаз, на старте стало
— Поедем к самолёту. Сейчас полетим в район приземления.
Вместе со всеми советскими людьми мы восторженно приветствовали первый полёт человека в космос. «Сказать только, — думалось мне, — наш Юрка — и вдруг на орбите!» Но в то же время полёт Юрия Гагарина нас, космонавтов, интересовал и с другой, деловой точки зрения. То, что он выполнял сейчас, находясь в кабине «Востока», мы много раз проигрывали во время тренировок. Слушая его сообщения по радио, мы невольно сопоставляли наши предположения с тем, что сейчас фактически происходило в полёте. Поэтому в сообщениях Юрия Гагарина мы улавливали именно тот смысл, который был понятен только тем, кто непосредственно готовился к подобному полёту, тем, кто заботливо готовил нас к нему.
Через несколько десятков секунд после старта Гагарин передал по радио:
— Продолжаю полёт. Растут перегрузки. Всё хорошо…
Услышав эти слова, я почти физически почувствовал всё то, что испытывал Гагарин в этот момент. Я понимал, что значат для него эти десятки секунд, чем именно характерен данный этап полёта. Мы прислушивались к голосу Гагарина, следили, как изменяется его звучание с подъёмом ракеты на б ольшую высоту. Подошло время, когда ракета должна была уже пройти плотные слои атмосферы и с неё должен был автоматически сброситься головной обтекатель. Мы с интересом следили, сработает ли автоматика. И когда Гагарин передал: «Самочувствие отличное. Вижу Землю, лес, облака», — я понял, что автоматика сработала, а по интонации Юриного голоса определил: самочувствие его действительно хорошее.
После выработки топлива одна за другой отделялись ступени ракеты. Уже находясь в самолёте, поднявшемся в воздух, мы услышали новое сообщение с борта «Востока»:
— Произошло разделение с ракетой-носителем…
Это означало, что космический корабль вышел на орбиту и в его кабине наступило состояние невесомости. Как она переносится космонавтом? Вот главный вопрос, который интересовал меня тогда.
Я много читал о невесомости, старался представить себе это состояние. Но ведь его никто из людей по-настоящему ещё не испытывал. Правда, лётчикам в какой-то мере оно известно, так как в полёте на реактивных машинах бывают моменты, в какой-то мере близкие к нему. Во время тренировок мы также в течение очень короткого времени испытывали это состояние. Не терпелось узнать, таково ли будет ощущение невесомости в космическом пространстве, влияет ли оно на жизнедеятельность, работоспособность человека. Когда я вновь услышал бодрый голос Гагарина: «Полёт проходит нормально, чувствую себя хорошо. Бортовая аппаратура работает исправно», — то понял: состояние невесомости не мешает его действиям.
Другая, весьма важная проблема, которая нас интересовала во время полёта Юрия Гагарина, — это работа автоматики. Полётом космической ракеты, работой всех её сложных механизмов управляли автоматические системы. Они направляли ракету по заданной траектории, управляли двигателями, сбрасывали отработанные ступени, в заданной точке переводили корабль на снижение. Автоматика поддерживала в кабине корабля условия, необходимые для нормальной жизнедеятельности человека. Мы с удовлетворением отметили, что все автоматические
Но впереди был заключительный и, может быть, самый важный этап полёта — снижение и посадка. Нам, лётчикам, известно, что и на самолёте посадка — это, пожалуй, самый сложный этап полёта. А у космического корабля нет крыльев, которые смогли бы поддерживать его в атмосфере. Он врывается в неё с огромной скоростью, от трения на внешней теплозащитной оболочке корабля температура поднимается до огромных величин. Всё ли сработало нормально? Конечно, система торможения и посадки неоднократно проверялась при полёте космических кораблей с животными. Но всё же я испытывал тревогу: вдруг возникнут какие-нибудь непредвиденные обстоятельства? Справится ли космонавт, если придётся опускаться на Землю с помощью ручного управления кораблём? В сознании промелькнули картины совместных тренировок, уверенные, отработанные до автоматизма действия Юрия Гагарина, и все сомнения исчезли. «Всё будет хорошо», — думал я.
И действительно, не успели мы обсудить последние сообщения из космоса, как наступили минуты приземления «Востока». И вот уже радио передаёт Юрин доклад: «Прошу доложить Партии и Правительству и лично Никите Сергеевичу Хрущёву, что приземление прошло нормально, чувствую себя хорошо, травм и ушибов не имею».
Всех нас охватил небывалый радостный подъём. Только в эти минуты, услышав имя товарища Хрущёва, я осознал всю грандиозность свершившегося исторического события — первого в мире полёта человека в космос, в котором он за 108 минут облетел всю нашу планету и благополучно приземлился на родной советской земле, именно там, где это и было предусмотрено.
Когда мы прилетели в район приземления, мне хотелось увидеть друга, сердечно обнять его, услышать о том, что он переживал в полёте, как проходил этот беспримерный рейс вокруг Земли. Я увидел Юру в плотном окружении. Вокруг него стояли учёные, генералы. Подойти к нему, казалось, не было никакой возможности. И всё же я осторожно стал протискиваться вперёд. На меня бросали негодующие взгляды, кто-то вслух выражал недовольство. Но я настойчиво продвигался всё ближе и ближе. Юра заметил меня и, расталкивая всех, бросился навстречу. Мы крепко обнялись, долго тискали друг друга в объятиях, не чувствуя, что обмениваемся крепкими тумаками.
После того как Юрий Гагарин немного отдохнул, мы вечером бродили с ним по берегу Волги, любовались пейзажем могучей русской реки, шутили, говорили о будущем. Юрий, устремив взгляд к безоблачному небу, задумался.
— Ты о чём? — спросил я и сам же шутя ответил: — Наверно, мечтаешь, как наши друзья вот так будут бродить по берегу какого-нибудь марсианского канала и так же любоваться закатом солнца?
— А это время, — серьёзно ответил он,— не так уж и далеко…
Да, оно недалеко, это время первых полётов к другим планетам, и с каждым днём становится всё ближе и ближе. Ещё весь мир продолжал восхищаться подвигом советского народа, осуществившего первый полёт человека в космос, а мы, космонавты, уже продолжали наши будничные дела по подготовке к новым полётам. Мы тщательно изучали опыт Юрия Гагарина, давший возможность сделать новый шаг на пути освоения космоса, детально анализировали его действия, делали для себя нужные выводы. С учётом первого полёта человека в космос продолжались и наши многочисленные тренировки.
Вскоре после торжественной всенародной встречи Юрия Гагарина в Москве, на которой Никита Сергеевич Хрущёв сказал, что этот бессмертный подвиг, выдающееся свершение будет жить в веках как величайшее достижение человечества, радио принесло радостную весть. Президиум Верховного Совета СССР за успехи в развитии советской ракетной техники, советской космонавтики наградил второй золотой медалью «Серп и Молот» семь видных учёных и конструкторов, присвоил звание Героя Социалистического Труда 95 ведущим конструкторам, руководящим работникам, учёным и рабочим. Ордена и медали получили 6910 рабочих, конструкторов, учёных, руководящих инженерно-технических работников.