8–9–8
Шрифт:
стоп-стоп…
Фотография.
Габриель хорошо помнит фотографию, она была сложена вдвое. И на ней была изображена девушка, очень привлекательная… но снятая по пояс. Скрестившая руки на груди в самой непринужденной позе, но при этом — снятая по пояс.
По пояс!
И при чем здесь, скажите на милость, ботинки военного образца, заправленные в джинсы и отсылающие его к Фэл? Он прекрасно помнит ботинки, они так и стоят у него перед глазами и принадлежат при этом вовсе не его английской тетушке.
Лучше не думать… не предаваться…
— Нет, я никогда не видел ту
— Чус. Его сестру звали Чус.
— Лягушка. Корова. Абиссинская кошка.
«Лягушка? — Снежная Мика удивленно приподнимает брови. — Корова?» Снежная Мика удивленно приоткрывает рот. «Это именно то, что я думаю? Я правильно поняла значение слов?»
— В общем, да. Но не совсем.
Габриель добросовестно, не пропуская ни одной запятой, ни одного восклицательного знака, пересказывает содержание панегириков в честь Чус Портильо, выцарапанных на прилавке его магазина. Кажется, они произвели на Мику впечатление.
— Блестяще. Вы это сами придумали?
— Сам, — не моргнув глазом, заявляет Габриель, расплываясь в улыбке. — Но это не посвящено какой-то конкретной девушке… Это… Это то, что я думаю о любви. Безответной в том числе.
На сей раз упоминание о безответной любви не вызывает у Снежной Мики приступа гадливости.
— Ну да… Вы же писатель, как я могла забыть? Как продвигается ваша книга?
— Движется… Скоро будет готова, хотя есть некоторые нюансы…
— Мне бы хотелось прочесть ее. И что это за нюансы, о которых вы говорите?
— Помните, я как-то рассказывал вам, что с одним из моих близких произошла страшная трагедия? Эта история кажется фантастической, но она стоит того, чтобы ее выслушать. Я не часто вспоминаю о ней. Она… она относится и к вам. В какой-то мере.
— Вы и вправду настоящий писатель, — поощрительно смеется Мика, слова о трагедии не слишком-то взволновали ее. — Умеете держать интригу.
— Никакой интриги нет.
— История посвящена… несчастной любви?
— Тоже нет. Может быть, счастливой, но конец истории от этого не становится менее трагическим.
В последующие десять минут Габриель пересказывает Мике историю о тетке-Соледад, ставшей Санта-Муэрте. За основу взяты вырезка из мексиканской газеты и некоторые фабульные находки Марии-Христины. Несомненно, та же история в исполнении сестры — беллетристки — средней руки выглядела бы не столь впечатляюще, присущий ей цинизм испортил бы всю картину. А Габриель делает это без всякого цинизма, с максимальным почтением к материалу. Он не брезгует сложно сконструированными фразами, не боится самых парадоксальных сравнений, его авторские комментарии органично вплетаются в сюжет. И по мере того, как он приближается к апокалиптическому финалу, Санта-Муэрте, наконец-то, перестает быть его теткой-Соледад и становится тем, кем и должна была стать — мифом. И отдаляется, отдаляется. Теперь-то Габриель уверен — Соледад больше никогда не будет царапать его не выносящее никаких потрясений сердце. Можно сопереживать чему угодно, но невозможно сопереживать мифу.
Вон и Мика не сопереживает, она просто слушает его, очень внимательно, стараясь не упустить ни единой детали.
— Потрясающая история, — говорит она после непродолжительного молчания. — Но вы ведь придумали ее сами, так?
— Нет. Я не придумал. Я лишь развил и немного подкорректировал то, что происходило в действительности.
—
— Не знаю… Скорее всего — нет. Скорее всего, я приберегу ее для какой-нибудь другой книги.
— Мне кажется, у вас все получится, Габриель. Я имею в виду ваш писательский дебют.
Габриель прикрывает глаза и прислушивается к себе. Выпущенная на волю тетка-Соледад покинула его. А в том месте, которое она когда-то занимала, образовалась пустота. Но пустота эта нисколько не напрягает Габриеля, черт с ней, с пустотой. Тем более что место Соледад было не самым престижным: крохотный островок в душе, засыпанный фантиками от конфет и обломками галетного печенья, — на нем и котенок не уместится. Темно-рыжий котенок, вина перед которым так долго преследовала его.
Всю жизнь.
Всю жизнь она преследовала его!
А теперь он чувствует облегчение, хоть оно и не связано с котенком напрямую. Впрочем, нет, связано. То же чувство облегчения он испытал мальчиком, впервые оказавшись в объятьях Фэл и услышав от нее, что кошки — очень живучие существа.
Как было бы в жилу рассказать Снежной Мике о котенке и таким образом избавиться еще и от него! Но эта печальнейшая из саг намного длиннее, чем миф о Санта-Муэрте. Она требует подробной предыстории, объясняющей, почему милый мальчик из внешне благополучной семьи оказался в компании уличных подонков. Он ни в чем не был виновен, ему просто хотелось тепла, хотелось подружиться с кем-нибудь, хотелось избавиться от одиночества. Он был слишком неопытен, чтобы вот так, с ходу, разобраться, что есть добро, а что — зло. Люди тратят на это половину жизни, а то и всю жизнь, впадая то в одну, то в другую крайность; чего же требовать от десятилетнего мальчишки с неокрепшей душой, единственный недостаток которого — излишняя доверчивость? И потребность в любви, ее тоже можно считать недостатком. Так и есть: предыстория заняла бы гораздо больше времени, чем собственно история, а как раз времени у Мики нет. Она уже сейчас косится на свой нож и на свои дурацкие овощи, ей хочется побыстрее вернуться к работе. И только вежливость да еще, возможно, человеческая симпатия и благодарность за нетривиальный рассказ не позволяют сказать открытым текстом: «Все это замечательно, но у меня слишком много обязанностей на кухне, ни минутки лишней нет. Увидимся как-нибудь позже, дружок».
— Я отнял у вас время, понимаю…
— Нет. — Должно быть, Мика и впрямь испытывает к нему человеческую симпатию и благодарность. — Нет… Мне было жутко интересно. Но вы сказали, что эта история каким-то образом касается меня. При чем здесь я?
— Ощущения, не больше. Ощущения и писательские предчувствия. В день, когда мы встретились впервые… Вы помните его?
По лицу Снежной Мики видно, что этот день не зафиксировался в ее памяти, но она все же вежливо отвечает:
— Помню. Конечно, помню.
— Вы пришли познакомиться. Пригласили меня в свой ресторан. По-соседски…
— Да-да.
— Мы говорили о сигарах. О бриссаго. Их, к сожалению, не нашлось. Мы говорили о чем-то еще…
— О близких людях, — с неожиданно прояснившимся лицом замечает Мика.
— Верно. Мы говорили о близких. Странно, но вы тоже показались мне близким человеком.
Видно, что Мика польщена и в то же время застигнута врасплох. Он покраснела и инстинктивно подняла руку, стараясь защититься не только от слов Габриеля, но и от их возможной двусмысленности: