999,9… Проба от дьявола
Шрифт:
– Кажется… на левой. Да, точно! На левой стороне.
На неподвижном лице Кудлача дрогнул какой-то мускул. Смотрящий спросил хрипло:
– Ну а шрам этот… он что, косой или прямой?
– Прямой! – уже более уверенно произнес Мазин. – Да, прямой, будто знак восклицательный, от скулы до губы падает. Будто утюгом горячим по роже врезали.
Уже не обращая внимания на последнее уточнение Мазина, Кудлач также хрипло уточнил:
– Значит, чурка, говоришь? Лет сорока – сорока пяти?
Припоминая, что он вроде бы ничего не говорил о возрасте своего мучителя, Мазин невольно насторожился:
– Ну-у, около этого.
– И разговор такой, гортанный?
–
– «Вроде того…» – Продолжая что-то бормотать, Кудлач соскочил со стула, стремительно, из угла в угол пересек комнату и словно застыл перед Мазиным.
– А ты, случаем, лапшу мне на уши не вешаешь? Я имею в виду шрам и все остальное.
– Да что же я, щукарь, что ли, сопливый? Что было, то и говорю.
– Ладно, не гундось, но ежели все это правда и если этот гаденыш со шрамом – тот самый человек, о котором я думаю… – Он замолчал, покусывая желтыми от курева зубами нижнюю губу, и по-бабьи всплеснул руками: – Да нет же, нет! Этого просто не может быть!
– Чего не может быть? – осторожно спросил Мазин, начиная понимать, что заваривается довольно крутая каша, однако воронцовский пахан словно не слышал вопроса и только повторял сумбурно, видимо, замкнувшись на чем-то своем:
– Нет! Нет, нет. Этого не может быть.
Слушая этот бубнеж, Мазин вдруг почувствовал, как его нутро заполняет паскудный холодок страха, и он снова решился напомнить о себе:
– Михал Сергеич…
В глубоко запавших глазах Кудлача мелькнула живая искорка, и он вновь застыл перед Мазиным.
– Этого просто не может быть, но если ты ничего не напутал… Тот шрам, о котором ты говоришь, это не утюг раскаленный, а мой кастет.
Ошарашенный услышанным, Мазин захлопал глазами, и его лицо исказил нервный тик.
– Выходит…
Он хотел было сказать, что кто-то пытается свести свои личные счеты с Кудлачом через него, через Мазина, и его, выходит, как щенка… Однако вовремя осекся, мудро решив, что в подобных разборках будет лучше, если он засунет свой язык в свою же задницу. Однако Кудлач не был бы воронцовским смотрящим, если бы не просчитал того, что хотел сказать Иван, и тут же посадил его на место:
– Не суетись! А что касается того ублюдка, которого величают Хозяином… Короче, хочешь жить, будешь делать то, что я тебе скажу. Врубаешься, надеюсь? – Пошарил глазами по лицу Мазина и, убедившись, что тот действительно «врубился», глухим от напряжения голосом произнес: – Он спрашивал у тебя, кто еще из заводских работает со мной?
– Ну!
– И что ты?
– Что ж я, мудила гороховый, что ли? Сказал: из прежних мужиков, что работали с тобой, на заводе уже никого не осталось, а из молодых щукарят… Какой же дурак будет сам на себя наговаривать, что он в цехах золотишко намывает?
– Хорошо, – поверил Мазину Кудлач. – Но в таком случае, если это тот самый чебурек, о котором я думаю, а это, кажется, действительно он, хотя поверить в это трудно, сделаем так. Ты сейчас же топаешь в больничку и вешаешь лепиле лапшу на уши. Мол, напала какая-то шелупонь у дома, измочалили до полусмерти, возможно сотрясение мозга, и ты уже не в состоянии отмантулить всю смену. Короче, добейся, чтобы положили в палату, главное для тебя сейчас – время протянуть.
На его губах обозначилось нечто, отдаленно похожее на волчий оскал, и он добавил, хищно раздувая ноздри:
– Ну а пока ты в больничке болтаться будешь… Короче, разберемся.
Выпроводив Мазина и оставшись в огромном доме один, Кудлач выругался тяжелым лагерным матом и спустился в погреб, где кроме запасов квашеной капусты и банок с соленьями висело
Судя по всему, в городе вновь нарисовался Жомба, хотя этого не могло быть просто потому, что с того света не возвращаются. А Жомбу взорвали в его собственном «Мерседесе» и то, что от него осталось – обугленный скелет да пригоршня золотых зубов, – давно похоронили на воронцовском погосте. Правда, что за люди стояли за этим взрывом, так и осталось тайной за семью печатями, хотя этот вопрос мало кого интересовал, если, конечно, не считать оперов Рыбникова. Да и им убийство столь влиятельного авторитета, на которого горбатилась в ту пору добрая часть золотонош, было на руку. Ни для кого не было секретом, что скромный торговец яблоками на Центральном рынке, не брезговавший торговать и наркотой, за что и получил погоняло Жомба, что значит на лагерном сленге – гашиш, перетягивал на свою сторону заводских золотонош, немного переплачивая им за сданный металл. Ну а тех, кто отказывался сдавать ему очищенное золотишко, он сам сдавал воронцовским ментам, многие из которых кормились на его поле. И убивал тем самым одним выстрелом двух зайцев – расчищал для себя поле на золотой фабрике и одновременно заручался ментовской крышей.
Как говорится, погиб Максим, да и хрен бы с ним. Тем более что во взорванном «Мерседесе» погиб не простой золотоноша, охранник или кто-нибудь из братвы, а довольно паскудный человечишко, кашалот и капустник [1] , на которого у многих уже давно чесались руки. Правда, не трогали его из-за тех же душманов [2] – с ними он делился своим наваром, а заодно и конкурентов своих из цыганской общины сдавал. И все-таки нашелся добрый человек, но… С того света не возвращаются – это Кудлач усвоил еще на зоне, но, видимо, не так уж просто все было, коли Жомба решил вновь нарисоваться на воронцовском горизонте.
1
2
Д у ш м а н ы – сотрудники МВД, специализирующиеся на борьбе с наркобизнесом.
Думая обо всем этом и невольно вспоминая лихие девяностые годы, когда человеческая жизнь стоила меньше копейки, Кудлач аккуратно возложил шмат буженины на кусок хлеба, сбоку положил располосованный надвое огурец с краснобоким помидором и только после столь приятной затравки скрутил с водочной бутылки винтовую пробочку и наполнил фужер.
В голову ударил хмель, и теперь он мог спокойно и обстоятельно помозговать над тем, чем конкретно это «воскрешение» из мертвых грозит ему, воронцовскому смотрящему, если, конечно, Мазин правильно срисовал Хозяина. И еще раз подумал о том, что не верить Ивану у него нет оснований. К тому же ходил слушок, будто городской рынок вновь пытаются прибрать к рукам все те же продавцы сухофруктов и бананов, через которых в основном и шла наркота. И будто бы кто-то даже видел в городе Жомбу. Слухам этим он не придавал значения, а вот поди же ты – видать, битому неймется.