999 (сборник)
Шрифт:
Тому я этого не сообщил, только сказал:
— Теперь возьми ружье, а я возьму Тоби. А потом беги со всех ног туда, где дорога.
Том тупицей не была, и меня, наверное, выдали глаза, так что она повернулась и оглянулась на тень. И тоже увидела его. Он уходил в чащу. Она повернулась и отдала мне Тоби1, взяла рркье и рванула вперед, как молния. Я побежал за ней, тряся беднягу Тоби, белки хлопали меня сзади по ногам. Тоби визжал, выл и скулил. Тропа стала шире, лунный свет — ярче, показалась красная глина дороги, мы выбежали на нее и
Никто за нами не гнался. И движения в лесу слышно не было.
— Все в порядке? — спросила Том.
— Я так думаю. Говорят, он на дорогу выходить не может.
— А что, если может?
— Да нет, не может... в общем, я так думаю.
— Это он убил ту женщину.
— Думаю, да.
— А почему у нее такой вид?
— Иногда мертвые так распухают.
— А как он ее так изрезал? Рогами?
— Не знаю, Том.
Мы пошли по дороге — шли очень долго,— с привалами для отдыха, а еще мы помогали Тоби справить свои дела, придерживая ему ноги и хвост. Пришли мы домой уже глубокой ночью.
Нельзя сказать, что это была идеальная картина счастливого возвращения. Небо заволокло тучами, луны больше не было. Слышался стрекот цикад и кваканье лягушек где-то в низинах. Когда мы вошли во двор с Тоби на руках, папа окликнул нас, и вспугнутая сова взлетела с дуба, мелькнув черным силуэтом на фоне светлеющего неба.
— Надо бы с вас шкуру спустить,— сказал папа.
— Да, сэр,— ответил я.
Отец сидел во дворе под дубом Этот дуб был что-то вроде нашего дерева собраний, где мы летом сидели, разговаривали и лущили горох. Отец сидел и курил трубку — привычка, которая его потом и убила. Трубка разгорелась, когда он затянул в нее пламя поднесенной спички. Запах трубки показался мне деревянным и кислым.
Мы подошли и остановились под дубом перед его креслом.
— Мать с ума сходит,— сказал отец.— Гарри, ты знаешь, что нельзя так поздно шататься, да еще с сестрой. Тебе полагается о ней заботиться.
— Да, сэр.
— Я вижу, Тоби все еще с вами.
— Да, сэр. Мне кажется, ему лучше.
— Не бывает лучше, если спина сломана.
— Он загнал шесть белок,— сказал я. Вынув карманный нож, я срезал их с пояса и подал отцу. Он в темноте взял их и положил рядом с креслом.
— У тебя есть оправдание,— сказал он, и это был вопрос.
— Да, сэр.
— Тогда ладно. Том, ты сейчас пойдешь в дом и начнешь носить воду в лохань. Она теплая, так что греть ее не надо. Ты вымоешься, после этого керосином уничтожишь все, что на тебя наползло, прополощешься — и в кровать.
— Да, сэр,— ответила она.— Только, папа...
— В дом,— велел отец.
Том поглядела на меня, положила ружье на землю и направилась в дом.
Отец пыхнул трубкой.
— Ты сказал, что у тебя есть оправдание.
— Да, сэр. Нам пришлось пострелять белок, но это не все. Там у реки тело.
— Что? — Он привстал в кресле.
Я ему рассказал все, как было.
— Никакого Козлонога нет, Гарри. Но тот, кого ты видел — возможно, это убийца. Если будете так бродить, это можешь оказаться ты или Том.
— Да, сэр.
— Надо будет пойти посмотреть с утра пораньше. Как ты думаешь, найдешь ты это место?
— Да, сэр, но мне не хотелось бы.
— Знаю, но мне понадобится твоя помощь. Теперь иди домой, и когда Том закончит, вымойся и собери с себя клещей — их на тебе должно быть полно. Дай мне ружье, и я сделаю с Тоби то, что надо.
Я попытался что-то сказать, но не знал что. Отец поднялся, взял Тоби на руки, и я дал ему ружье.
— Чертовски не повезло хорошему псу,— сказал он.
Отец направился к сарайчику, который у нас стоял за домом возле поля.
— Папа,— сказал я.— Не мог я. Тоби — не мог.
— Ничего, сын,— сказал он и пошел к сараю.
Когда я вошел в дом, Том сидела на заднем крыльце в лохани и мама при свете висящей на балке керосиновой лгшпы свирепо ее оттирала Когда я подошел, мама, не вставая с колен, обернулась ко мне через плечо. Светлые воло-сы ее были собраны в пучок, и выбившаяся прядь падала на лоб, закрывая глаз. Мама отвела ее в сторону мыльной рукой.
— Нечего было шататься так поздно, да еще пугать Тома рассказами про мертвое тело!
— Это не рассказ, мама.
И я пересказал ей все то же, но вкратце.
Когда я договорил, она долго молчала.
— А где твой папа?
— Он понес Тоби в сарай. У него спина сломана.
— Да, я слыхала. Жалко.
Я прислушивался, ожидая выстрела из ружья, но прошло пятнадцать минут, а выстрела все не было. Потом я услышал папины шаги, и вскоре он вышел из тени в круг света от лампы с ружьем в руках.
— Не думаю, что его надо убивать,— сказал папа. У меня сердце подпрыгнуло от радости, и я поглядел на Тома, которая пыталась выглянуть из-под рук мамы, мылившей ой голову щелоковым мылом.— Он слегка шевелит задними ногами, поднимает хвост. Может, ты прав, Гарри. Он может поправиться. Кроме того, сынок, я не лучше тебя мог это сделать. Если ему станет хуже или останется так же, то... А пока что он на вашем с Томом попечении. Кормите его и поите, и как-то помогайте ему справить свои дела.
— Да, сэр,— ответил я.— Спасибо, папа!
Папа присел на крыльце, держа на коленях ружье.
— Ты говоришь, это была цветная?
— Да, сэр.
Папа вздохнул.
— Это малость затрудняет дело,— сказал он.
Наутро я отвел папу туда по дороге до самого моста. Переходить его снова мне не хотелось. Я показал ему место на той стороне вниз по реке, где должно было быть тело.
— Ладно,— сказал папа.— Дальше я найду. Ты иди домой. А того лучше — сходи в город и открой парикмахерскую. Сесил будет гадать, куда я девался.