999-й штрафбат. Смертники восточного фронта

Конзалик Хайнц

— Но мы ведь добились неплохих результатов…

Движением руки доктор Кукиль остановил Юлию:

— Сколько всего экспериментов проведено вами?

— Около тридцати.

— И вы считаете это неплохими результатами? Вы? Врач? Впрочем, оставим это. Как все выглядит или — точнее говоря — как все выглядело?

Сложив руки, он задумчиво посмотрел на Юлию. Этот разговор мало занимал доктора Кукиля — так или иначе, судьба Эрнста была решена. Ему уже ничем не поможешь. Так что эта беседа изначально не имела смысла. И он какое–то время даже думал: к чему эта пустая трата времени? Но — она ведь симпатичная и, должен сказать, мужественная женщина.

Более того: она красива. От нее исходит особое, только ей свойственное очарование, такое не у каждой красивой женщины встретишь, это некое сочетание ума, целеустремленности, воли и беспомощности. Чего большего может желать мужчина? — размышлял доктор Кукиль, испытывая невольную зависть к Эрнсту Дойчману. Что ждет ее, если он вдруг пропадет в этом штрафном батальоне? И, подыскивая нужные слова, чтобы объяснить этой женщине всю бессмысленность и бесперспективность ее хлопот, он невольно отметил про себя, насколько же красивой и обаятельной вдовой уготовано ей стать. Но отнюдь не веселой. Ведь, чего греха таить, ее уже можно считать вдовой.

— Видите ли, — начал он, — попытайтесь взглянуть на ситуацию с нашей точки зрения. В день, когда ваш муж получил призывную повестку, он внезапно заболевает. Некоторое время спустя выясняется, что он сумел раздобыть гной смертельно больного пациента и скрытно от всех ввести его себе в организм — мол, якобы из стремления испытать на себе воздействие изобретенного им препарата, сыворотки. Дело в том, что выздоровление от стафилококковой инфекции — речь идет ведь о Staphylokokkus aureus — дело не одного года, что, в свою очередь, влечет за собой непригодность к службе в армии.

Последние слова он произнес медленно и с нажимом. Поскольку Юлия продолжала молчать, доктор Кукиль продолжил:

— Он это знал. Но и мы знаем: заражение такими инфекциями в большинстве случаев означает смертельный исход, в ходе войны мы уже потеряли десятки тысяч людей. Не хочу приписывать вашему мужу попытку свести счеты с жизнью. Вполне возможно, он всерьез верил, что откроет сыворотку против этой инфекции. И что он, как многие ему подобные фанатики от медицины или герои — назовем их так, — решил опробовать свое открытие на себе. Вот почему я считаю его осуждение ошибочным: ошибка в том, что его никак нельзя обвинить в членовредительстве ради того, чтобы избежать призыва в армию, тут мы имеем дело скорее с прискорбным фактом научного промаха. Однако военный трибунал не принимает во внимание подобные факты. Факт остается фактом — ваш муж предпринял попытку членовредительства. Именно это и определило исход процесса.

— Но я… я ведь хорошо помню, что буквально не отходила от него, я знаю, что он был на верном пути. Ведь времени у нас почти не оставалось, мы вынуждены были так спешить…

— Я принимаю во внимание и это тоже. Только вот судья не принимает. Я ведь уже говорил вам — пока что эффективных средств против этого вида инфекции не существует. И сомневаюсь, что ваш муж при всей его одаренности способен в одиночку подарить миру гениальное открытие, совершить которое на протяжении многих лет тщетно пытаются десятки и сотни ученых многих стран. Именно это я и изложил суду. Таково мое глубочайшее убеждение. И какой для меня резон способствовать тому, чтобы ваш муж оказался в штрафном батальоне? Кстати, вы подавали ходатайство об обжаловании?

— Подавала, — ответила Юлия.

— И что?

— Мне сказали — это был офицер СС — мне сказали, что… — запинаясь, объясняла Юлия, будто страшась того, что сейчас выскажет

или же вспомнит о том самом офицере СС, — …что если дело Дойчмана будет пересмотрено, то финалом нового процесса будет вынесение смертного приговора.

Наступила томительная пауза. Доктор Кукиль закурил сигарету.

— А почему офицер СС? — спросил он.

В ответ Юлия лишь пожала плечами.

— Что теперь вы намерены предпринять?

Она посмотрела на своего собеседника. На доктора Кукиля глядели широко раскрытые, темные глаза.

— А разве ничего нельзя сделать? — дрожащим голосом едва слышно спросила она. Поднявшись, женщина обошла столик и схватила доктора Кукиля за рукав. Он беспомощно продолжал сидеть, не в силах противостоять этому напору воли, энергии и отчаяния.

— Вы можете сделать, вы можете предпринять, несомненно, можете. Прошу, умоляю вас, сделайте — ведь все зависит от вас и только от вас, я знаю, чувствую это! К кому еще мне обратиться, как не к вам? Вы можете сколько угодно говорить, что, мол, это ошибка, что он вернется, но — сделайте хоть что–нибудь! Пожалуйста!

Он попытался успокоить Юлию, но понимал, что все это без толку, что она отказывалась верить в то, что Эрнсту конец, что ничего для него уже сделать было нельзя после того, как за ним захлопнулся шлагбаум штрафного батальона. И они стояли друг против друга, и он сказал, что, дескать, ничем не сможет помочь ее мужу, тут же вновь подумав о ее красоте, той красоте, которой не наслаждаешься, а почитаешь, которую боготворишь, красоте, которая в горести не увядает, а, напротив, расцветает, — и тут мелькнула едва заметная, но цепкая мысль: ему уже оттуда не вернуться. И тогда…

— Нет, — сказала Юлия после паузы и стала смотреть на него, сквозь него, для нее уже не было ни этой гостиной, ни сидевшего здесь человека, вдруг напряженно подавшегося вперед и вперившего в нее странно–взволнованный взор. — Нет, — повторила она, — возможность есть. Я ведь не пропустила ни одного его опыта. И у меня остались все его записи. Я продолжу начатое им. Повторю все эксперименты. И, если потребуется, я готова повторить эксперимент на себе. Я…

Но она же обрекает себя на верную гибель!

— Ради всего святого! — воскликнул доктор Кукиль. — Я… я докажу, что он был прав. И тогда можно будет вытащить его оттуда, и он сможет продолжить работу. Потом…

Осекшись, доктор Кукиль в ужасе посмотрел на стоявшую перед ним женщину.

— Прошу извинить, но я лучше пойду, проводите меня, — сказала Юлия.

В тот вечер, когда Юлия Дойчман чуть ли не бегом, словно за ней гнались, ворвалась к себе домой, сбросила на спинку кресла пальто, второпях прошла в расположенную в смежном помещении лабораторию мужа, накинула на себя белый халат и стала приводить в порядок разбросанные записи, в лагере «Фридрихслуст» под Познанью, месте постоянной дислокации 999–го штрафного батальона, происходило следующее.

Обер–лейтенант Вернер, командир 1–й роты, верхом на лошади скакал по плацу: уныло–темный силуэт всадника в накинутом на плечи форменном дождевике. Конские копыта поскрипывали по гравию. Вернер собрался к своей приятельнице — польке немецкого происхождения и владелице имения, несмотря на молодость, уже вдове: муж ее погиб во время польской кампании.

Обер–фельдфебель Крюль в каске шагал через казарменный двор, перемахивая лужи или вдруг останавливаясь и глазея на небо. Скорее всего, он собрался в спальные помещения рот — предстоял еще один каждодневный спектакль, их осмотр.