999. Число зверя
Шрифт:
Они принадлежали полицейской машине. Она остановилась возле, подмигивая аварийной сигнализацией, и с пассажирского сиденья вышел полисмен в форме, пока Шоун еще не успел слова сказать. Слегка полноватое озабоченное лицо полисмена в свете уличного фонаря имело здоровый розовый цвет.
— Помогите мне, пожалуйста! — взмолился Шоун. — Я…
— Не надо ничего говорить, старина. Мы видели, откуда вы вышли.
— Они меня заперли! То есть мою машину, вот, посмотрите! Если бы вы им только сказали, чтобы они меня выпустили…
С другой стороны подошел водитель, будто пытавшийся перещеголять своего напарника по части заботливого выражения
— Успокойтесь, мы все сделаем. Что это у вас с головой?
— Стукнулся. Ударил по ней… вы не поверите, но это не важно. Все будет в порядке. Мне бы только забрать свои шмотки…
— Что вы потеряли? Это не может быть в доме?
— Да-да, в доме, наверху. Там мои туфли.
— Ноги болят, да? Неудивительно, если вы бродите в таком виде в такую ночь. Эй, возьми его под другую руку. — Водитель твердо взялся за правый локоть Шоуна, и со своим напарником поднял и понес к дому. — Как ваше имя, сэр? — спросил водитель.
— Не Томсон, что бы там они ни говорили. Не Томми Томсон, и не Том, то есть Том, это да, но Том Шоун. Правда же, это не похоже на Томсона? Шоун, а не клоун. Одна девушка всегда говорила, что ей со мной всегда весело, хоть я и не клоун. Я вообще-то к ней сегодня ехал.
Он понимал, что говорит слишком много, а полисмены тем временем кивали, и дом с двумя светящимися окнами — у него в комнате и в телевизорном холле — поднимался и приближался.
— В общем, моя фамилия Шоун. Не Клоун, и не Слоун и не Стоун. Шоун. Ш-о-у-н.
— Мы поняли.
Водитель потянулся к пустому гнезду кнопки звонка, потом просто стукнул в дверь. Она тут же открылась внутрь, явив стоящего за ней менеджера.
— Этот джентльмен — из ваших гостей, мистер Снелл? — спросил напарник водителя.
— Мистер Томсон! А мы вас обыскались, — объявил Снелл и распахнул дверь пошире. Весь народ из телевизорного холла построился вдоль стен, как зрители на параде. И скандировал;
— Томми Томсон!
— Это не я! — завопил Шоун, беспомощно дергая ногами, пока его шлепанцы не влетели в коридор. — Я вам сказал…
— Сказали, сэр, — успокоительно пробубнил водитель, а его напарник сказал даже еще тише: — Куда вы хотите, чтобы вас отвели, сэр?
— Наверх, просто…
— Мы знаем, — заговорщицки сказал водитель.
В следующий момент Шоуна понесли к лестнице и вверх по ней, с почти незаметной паузой, когда полисмены подобрали каждый по тапку. Скандирование из холла затихло, уступив тишине, которая, затаив дыхание, ждала в темной части дома. Имея полицейский эскорт, Шоун снова обрел уверенность в себе.
— Я теперь могу сам идти, — сказал он, но его только быстрее понесли к концу лестницы.
— Туда, где дверь открыта? — предположил водитель. — Где свет горит?
— Да, там я. То есть не я, в том смысле я, что…
Его внесли под локти в дверь и поставили на ковер.
— Эта ничья больше комната быть не может, — сказал водитель, бросая тапки перед Шоуном. — Ну вот, вы уже здесь.
Шоун посмотрел, куда уставились полисмены с таким сочувствием, что оно повисло в комнате как тяжесть. На фотографию, где он и Рут, обняв друг друга за плечи, на фоне далекой горы. Фотографию вынули из мокрого пиджака и поставили на полку вместо телефона.
— Я же только что ее принес! — возразил Шоун. — Смотрите, она еще мокрая!
Он заковылял через комнату натянуть туфли. И еще не дошел до них, как увидел себя в зеркале.
Он стоял, чуть покачиваясь, не в силах оторвать глаз. Он слышал,
— Ладно, я вижу! — заорал он, понятия не имея сам, кому орет. — Я старый! Старый!
— Скоро, — произнес голос, подобный шипению газа в коридоре; он приближался, и лампы гасли одна за другой.
— Скоро с тобой будет очень весело, — донеслись остатки другого голоса откуда-то из комнаты.
Он не успел заставить себя посмотреть на его источник, что-то на конце остатков руки высунулось из-за двери и выключило свет. Темнота упала, будто ему отказало зрение, но он знал, что это начинается новая игра, и скоро он узнает, будет ли она хуже жмурок — хуже, чем первое липкое прикосновение паутины этого дома к лицу.
Ким Ньюман
Мертвяки-американы в московском морге
Евгений Чирков отстал от части на железнодорожной станции Бородино. Когда поезд замедлил ход, он спрыгнул из своего вагона на платформу, получив приказ по любой цене купить шоколад и сигареты. Но что-то случилось, и древний паровоз так и не остановился. Евгений споткнулся о винтовку, упал и не дотянулся до протянутых рук своих товарищей. Остальные солдаты, высовываясь из окон, смеялись и махали ему руками. Струя пара из паровоза, ехавшего в противоположном направлении, напугала Евгения, он отпрянул, опять зацепился ногой за винтовку и упал. Сержанта Трауберга пируэты Чиркова очень рассмешили, и он даже забыл, что сунул в руку рядового тысячу рублей. Чирков вскочил и побежал за набирающим скорость составом. Выскочил из-под навеса под падающий с неба снег на несколько секунд позже последнего вагона. Взглянув вниз, на рельсы, увидел человека в военной форме со связанными руками и ногами. Голова лежала по одну сторону сверкающего рельса, тело — по другую. Этот метод приобретал все большую популярность. Подальше от станций на рельсы укладывали сразу по двадцать, а то и по тридцать американов. Лишившись голов, они никому не могли причинить вреда.
С обожженными паром ногами, с лицом и руками, покусанными морозом, он брел по вокзалу. Стены обложили мешками с песком. Семьи сидели тесными группками, словно первопроходцы Дикого Запада в ожидании нападения индейцев, приберегающие последние пули для женщин и детей. Чирков мысленно сплюнул. Америка вторглась в его сознание, как и предупреждали политруки. Одни беженцы уходили из Москвы, другие, наоборот, тянулись в столицу. Каждый действовал на свой страх и риск. На огромный плакат с изображением нового Генерального секретаря кто-то плеснул чем-то черным. Бурое пятно запекшейся крови на стене указывало, что тут кого-то расстреляли. Американов хватало и в Бородино. Расположенное в семидесяти милях от Москвы, местечко это было музеем сопротивления нашествиям. Таблички, памятники, картины славили победы 1812 и 1944 годов. Тут же висел список местных чиновников, расстрелянных за участие в последней контрреволюции. В воздухе пахло гарью: при подавлении заговора пострадали не только люди, но и дома. И сейчас неподалеку что-то горело. Офицер приказал ему встать в очередь и ждать. Из Москвы прибывало гораздо больше поездов, чем уходило туда. Сие трактовалось однозначно: в столице практически никого не осталось.