999. Имя зверя
Шрифт:
«Господи, я начинаю пугаться теней!»
Совсем измученный Харлоу заснул еще очень нескоро.
На следующий день Харлоу приобрел собаку, ротвейлера. Но пес словно занервничал в непривычной обстановке — во всяком случае, так решил Харлоу, — и в дом его пришлось затаскивать буквально силком. При первом же представившемся ему случае пес выскочил за дверь. Больше Харлоу его не видел.
«Сукин сын!»
Во время ремонта Харлоу установил в доме систему сигнализации, подключенную к каждой двери, к каждому окну, а несколько нижних комнат были снабжены
Как-то вечером после прогулки Харлоу, войдя в дом, открыл дверцу стенного шкафа…
— Черт! — завопил он и отпрыгнул, потому что в темноте нечто черное извернулось и исчезло. Сердце грозило выскочить у него из груди, и он зажег лампочку внутри шкафа. Ничего — только два костюма на вешалке. Харлоу выключил лампочку и задвигал дверцей взад-вперед, следя за ее тенью. Нет, то было что-то другое.
Дни шли за днями, и Харлоу продолжал замечать какое-то движение во тьме, а иногда кто-то или что-то маячило во мраке в ногах его кровати.
«Черт, неудивительно, что мой дедушка устроил такую иллюминацию в этом до… О Господи! Но погодите!»
Он подошел к телефону и набрал номер.
— Говорит Харлоу Уинтон. Попросите его позвонить мне. Да, именно У-и-н-т-о-н. У него есть мой номер.
Вечером телефон зазвонил.
— Уинтон слушает… А, Артур, спасибо, что позвонили… Да-да, у меня все прекрасно… Что?.. Совершенно верно… Скажите… мой дед, в каком положении его нашли? То есть вы говорили, что он… Да, конечно. Смотрел телевизор. Но откуда вы… Ах так. Пульт дистанционного управления в руке? Телевизионного? О Господи… Нет-нет. Никакой особой причины. Чистое любопытство, — Харлоу вздохнул и посмотрел по сторонам. — Спасибо, Артур. Да-да, спасибо.
«Черт! Он схватил телевизионный пульт, а не включавший свет!»
Харлоу положил трубку и отошел от бюро, в первый раз заметив, какой черной была тень под ним.
После ответного звонка Максона все пошло еще хуже. Ощущение, что нечто маячит во тьме у него за спиной или ждет среди теней соседней комнаты, стало нестерпимым. Теперь Харлоу, прежде чем войти в темную комнату, просовывал руку в дверь и нащупывал выключатель, а затем таким же маневром гасил свет в комнате, из которой уходил. А иногда ему казалось, что краешком глаза он замечает, как тени, извиваясь, ползут за ним.
А иногда ему казалось, что он слышит медленное дыхание. Но когда он прислушивался… тишина.
«О Господи! Я схожу с ума или тут правда что-то прячется? А если что-то тут прячется… если здесь есть что-то, тогда мне нужно выбраться отсюда. Но погоди… Нет, я не могу уехать. Я же все потеряю. Я должен жить здесь, в этом доме, в доме, где мой дед умер в темноте… от ужаса, я полагаю. Или, может
Проходили дни. Проходили ночи. И страхи Харлоу росли и росли. И по мере того как усиливался его ужас перед тьмой, крепло и его желание избавиться от этого ОНО.
«Мне необходимо покончить с ним. Но как? Снова установить все эти панели? Вернуть бешеный свет? Эту безобразную прозрачную мебель? Нет уж! Я отделался от чертова хлама и ни за что его не верну. К тому же этот способ использовал мой дед и чего добился? Погиб. Был убит ужасом. Нет, я хочу, чтобы ОНО исчезло навсегда, а не просто пряталось от света».
У него в животе словно угнездился колючий ком, и каждый день, каждую ночь впивался все сильнее, сильнее… Харлоу почти перестал есть и начал худеть. Руки у него дрожали не переставая.
И он разговаривал сам с собой. Шепотом.
И он совсем измучился, потому что ему не удавалось уснуть днем, как он ни пытался. В приюте их отправляли спать в десять вечера, а утром будили в шесть, и он уже не мог иначе. Однако, хотя спать он ложился, как обычно, он не мог заставить себя погасить свет, и спал с горящей лампой — если это можно было назвать сном. Дверь стенного шкафа была открыта, и в нем тоже горел свет.
А потом наступила ночь, когда Харлоу прыгнул в постель с расстояния двух-трех шагов, лишь бы не приблизиться ко тьме под кроватью.
«Господи, что со мной? Я же не ребенок!»
Но он продолжал прыгать в кровать издалека. А просыпаясь даже при солнечном свете, прыгал на пол, как мог дальше.
И он начал заикаться.
А по ночам время от времени он слышал, как ОНО бродит по комнатам, по коридорам, вверх-вниз по лестнице. Он был уверен в этом. И да — слышал он не приглушенные, крадущиеся шаги, но змеиные шорохи, будто холодный ветер ворошил сухие листья.
И с проходящими днями и ночами Харлоу все больше превращался в обтянутый кожей скелет, а чернота двигалась и шуршала, извиваясь среди теней, и ОНО рыскало во тьме.
А его экономка и кухарка по-прежнему отказывались ночевать в доме, теперь жалуясь, что в нем слишком темно. Они уходили, когда солнце еще только касалось края горизонта, и возвращались, когда оно было уже высоко в небе.
Был ветреный мартовский вечер, когда в дверь позвонили, и Харлоу, зажигая по дороге свет всюду, где проходил, вошел в вестибюль, открыл ее и увидел на пороге Максона.
— Те-те-те, Харлоу, — сказал седовласый нотариус. — Что-то вы похудели, побледнели. Плохо спите?
— Быстрее, быстрее, А-Артур, входите же. Там т-т-темно. Входите же!
— Я бы не стал, Харлоу. Телохранитель, чтобы защищать вас от теней!
Харлоу захихикал. Вздрогнув при этих звуках, он хлопнул себя ладонью по губам. Потом зашептал сквозь растопыренные пальцы:
— С-с-совсем свихнулся?
Было неясно, сказал ли он это себе или Артуру Максону.
— Вы не обращались к врачу?
— К психиатру, а?
— Нет. К терапевту. Вы выглядите постаревшим лет на двадцать.