А, Б, В, Г, Д и другие…
Шрифт:
К стоянке все трое вернулись почти в темноте. У костра уже никого не было. Одна Лжедмитриевна сидела в сторонке и смотрела в небо: то ли просто задумалась, то ли советовалась со своим небесным начальством. Лицо у нее было привычное — застывшее, если так можно сказать про лицо с широко открытыми глазами. Словно говорящая кукла увидела что-то необычное в ночном небе…
— 3-закончили, — сказал Чижик.
Лжедмитриевна не шелохнулась.
— Гм… — сказал Алексей Палыч.
Лжедмитриевна по-прежнему смотрела в небо…
Алексей Палыч слегка встревожился: при всем своем
— Алло… — сказал Алексей Палыч первое, что пришло ему на ум.
Лжедмитриевна шевельнулась, тряхнула головой.
— Так вот оно что… — сказала она и посмотрела на подошедших, словно просыпаясь.
— А что? — спросил Алексей Палыч.
— Ничего, — сказала Лжедмитриевна. — Для вас оставили еду в котелке. Чай на костре, он еще не остыл.
О том, что в котелке была еда, она могла бы и не сообщать. Веник, почти упершись в котелок носом, гипнотизировал его и, кажется, о чем-то хотел с ним поговорить.
— Веника покормили, — сказала Лжедмитриевна.
Что-то необычное почудилось Алексею Палычу в ее тоне, какая-то мягкость. Вернее, не мягкость, а отсутствие жесткости. Это было так неожиданно, как если бы она вдруг запела.
— Спасибо, — сказал Алексей Палыч. Ничего другого не пришло ему в голову, а не ответить ему показалось невежливым.
После еды Борис полез в свой чехол. Вскоре он засопел. Алексей Палыч тоже прилег. Ему не спалось. Он лежал и думал о том, что узелок затягивается все туже, просвета никакого нет и не предвидится.
Со стороны Лжедмитриевны донеслись какие-то шорохи, хруст можжевельника. Алексей Палыч повернулся и при неверном свете ночного неба увидел, что Лжедмитриевна тоже не спит. Но этого мало. Она занималась делом довольно странным для такого позднего времени.
Сначала она вытряхнула на землю содержимое чьего-то рюкзака. Затем стала вынимать из других рюкзаков продукты и укладывать их в пустой.
Алексей Палыч приподнялся на локте, Лжедмитриевна повернулась к нему, и… ему стало неловко. Ему не хотелось, чтобы она подумала, что он подглядывает. Хотя, по совести говоря, так оно и было.
— Не спится, — сказал Алексей Палыч.
— Мне тоже, — ответила Лжедмитриевна, и снова слабые признаки какой-то человечности послышались Алексею Палычу в ее голосе.
Разговаривать с ней Алексею Палычу сейчас было не о чем. Не разговаривать казалось почему-то невежливым.
Алексей Палыч молча встал, собрал посуду и направился к озеру. Оно было спокойным, но это было не дневное спокойствие. Озеро жило. Откуда-то с середины доносились всплески; в камыше, ставшем угольно-черным, казалось, кто-то бродил; со всех сторон доносились лягушачьи голоса — они не квакали, что впервые в жизни отметил Алексей Палыч, а пели; с той стороны отчетливо донесся пронзительный птичий крик — жертва кричала или охотник, понять было трудно.
Алексей Палыч присел на край плота. Он смотрел на нежно-зеленый отблеск зари на воде, вслушивался в непонятные ему ночные звуки, и в нем зрела мысль, что в предыдущей своей жизни он был обворован. Он никого не винил — только себя. Теперь он понимал неистовых фанатиков-рыбаков:
Алексей Палыч собирался уже твердо наметить, какую жизнь он начнет потом, но не успел. Сзади послышались легкие шаги.
— Алексей Палыч, — сказала Лжедмитриевна, — мне нужно с вами поговорить.
РАЗГОВОР ПО ДУШАМ
Лжедмитриевна присела рядом с Алексеем Палычем. Он слегка отодвинулся, но тут же подумал, что это можно понять так, будто он боится. Тогда он придвинулся. Но Лжедмитриевна молчала.
— Слушаю вас, — сказал Алексей Палыч нейтральным голосом.
— Я вижу, что вы постоянно волнуетесь… — начала Лжедмитриевна.
— А вы нет.
— Разумеется. Прежде всего, это состояние мне незнакомо. К сожалению. Эмоции — прекрасное человеческое свойство. Но я пока ими не овладела.
— Но есть надежда?
— Возможно. Это будет мой конец как исследователя. Исследователь должен быть бесстрастным. Если на эксперимент влияет личность, эксперимент загрязняется.
— Все ценное на Земле создано личностями, — сказал Алексей Палыч торжественно, но не слишком уверенно. — А эмоции — основа любого творчества. Впрочем, извините, в теории творчества я не силен. Кажется, основой все-таки является труд. Итак, вы проводите чистый эксперимент. В чем он заключается?
— Точно не знаю. Я наблюдаю. Выводы делают другие.
— Те, которые ТАМ? — Алексей Палыч указал пальцем в небо.
— Сейчас они там, — Лжедмитриевна указала на землю.
— Мало нам небесных пришельцев, теперь еще подземные?!
— Над противоположной стороной Земли тоже небо.
— Извините. Я немного запуган и временами плохо соображаю, — с некоторым уже раздражением молвил Алексей Палыч. — Но это не моя вина. Какова же все-таки цель эксперимента?
— Вам он ничего не даст. Он нужен нам. Тут я кое-что могу объяснить, но не полностью: я все-таки не машина.
— Это новость! — удивился Алексей Палыч. — У вас что же, машинная цивилизация? Управляют машины, а вы их только смазываете?
Лжедмитриевна слегка улыбнулась.
— Машины лучше информированы. Наши машины не смазываются. Да и вообще они не машины, в вашем понимании. Это поля, и мы с ними взаимодействуем. Не требуйте у меня других объяснений, я не сумею вам объяснить.
Но Алексея Палыча заинтересовал сейчас не смысл слов Лжедмитриевны, он обратил внимание на ее гримаску, похожую на улыбку.