А дальше только океан
Шрифт:
— Потерпи, доченька, скоро пурга кончится. — Она протянула Веронике бисквит и погладила ее по упругим, сразу расцветшим в улыбке щекам. — Будет у нас и хлебушек, и яблоки, и все-все.
— И папа.
— И папа тоже.
«Папа!.. Он, конечно, не верит, что я из-за платья задержалась. Думает, с Ленинградом не могла расстаться, с мамой. Еще и к Эдику ревнует. Глупый!.. А может, не глупый? Разве не приходило ей в голову, что зря она не связала судьбу с этим смазливым парнем? Приходило, и довольно часто, хотя она и отгоняла прочь эти мысли. Конечно, сравнивать Эдика с ее Городковым смешно. Городков есть Городков — мужественный,
Успокоив Веронику, опустилась на табуретку, крепко зажала уши, чтобы не слышать заунывного воя пурги, и прикрыла глаза, чтобы не видеть коптящих языков керосинки. Так, сжавшись, она и сидела. И ей чудилось, что весь мир, придавленный белой мглой, исчез, исчез навсегда, что больше нет и никогда не будет ни солнца, ни неба, ни радости.
«Господи, скоро тридцать! — Холодок от неприятной мысли вкрадчивой змейкой заползал внутрь, вызывая озноб. — Шутка ли, тридцать лет! Старуха! — продолжала растравлять себя Лиля. — Вся жизнь прошла мимо. Что я видела хорошего? Трудности и только трудности. На каждом шагу и по любому поводу. Неужели он этого не понимает?.. Одни землетрясения чего стоят!»
Неподдельный ужас охватывал ее всякий раз, когда ночью начинало трясти. Лиля цепенела и не мигая смотрела на тяжелую потолочную плиту, которая на ее глазах наклонялась и готовилась рухнуть. Даже кричать не хватало сил. Она до боли стискивала руки и, тихонько постанывая, только вслушивалась: гудит земля или затихла? Земля затихала, а Лиля еще долго не могла успокоиться, то и дело вздрагивала, забываясь в тревожной дреме. Утром смотрела на себя в зеркало и не узнавала, как будто и не она это вовсе, а другая женщина, правда очень знакомая. Лиля старательно разглаживала кончиками пальцев новую морщинку у глаза, но та собиралась снова; растирала горькую складку у губ, но и она не хотела исчезать. И седой волос блеснул, еще один…
Больше всего выбивали из колеи письма матери. Получив письмо, Лиля долго ходила сама не своя. Да и было от чего расстроиться. Одна подружка вернулась с мужем-режиссером из Карловых Вар, другая защитила диссертацию, третья раскатывала на собственных «Жигулях». После таких новостей жизнь в семье Городковых приходила в полный разлад. У Лили опускались руки, ей ничего не хотелось делать, все было немило. Даже Вероника не забавляла, а раздражала.
Городков, получая от почтальона конверт с ленинградским штемпелем, заранее мрачнел: «Все. Теперь начнется!»
Лиля не спешила читать. Лишь после ужина, взобравшись с ногами на диван и тщательно изучив дату прибытия, она вскрывала письмо, рассматривала листки на свет и приступала к неторопливому чтению. Сначала она еще сдерживалась, с Вероникой пыталась быть приветливой, мужа старалась не замечать. Раздражение накапливалось постепенно, и в конце концов происходил взрыв: слезы, упреки, гневные слова.
Городков внутренне сжимался, как пружина, и тихим голосом силился ее образумить:
— Лиля, дорогая, ты знала, за кого выходишь, знала, что я не вольная птица… Вспомни, раньше сама говорила, что тебя не пугает судьба военных.
— Дура была неопытная! Теперь вижу, с чем эту военную судьбу едят. Хватит! Думаешь, приятно убивать лучшие годы в топливном складе? Мне, с почти законченным юридическим образованием!
— Не одна ты в таком положении. И другие работают не по специальности, и другие молоды…
— Зачем мне на них смотреть? Есть и получше примеры. Вон мама пишет: Галка диссертацию защитила, в НИИ устроилась, а я что, как Лиза Малышева, пельмени буду тебе лепить?!
— Между прочим, Малышева прекрасный педагог. Что касается пельменей… — Городков безнадежно махнул рукой. — Какие уж там пельмени! Кроме сарделек, что ты еще умеешь?
— Чем плохи сардельки?
— Да я на них уже смотреть не могу!
— Знаешь, Городков, чревоугодие никогда не украшало человека.
— О аллах! — Он воздевал руки к потолку. — О каком угодии речь, когда элементарный голод мучит?
— Перестань паясничать, смотреть противно!
— Ну вот, еще и противно… — И Городков, засучив рукава, сам брался за сковородку. Лучше всего получались у него котлеты. Провернуть мясо — пустяк, намного труднее жарить — поди, угадай, когда котлета готова! Хоть бы Лиля помогла, но она с Вероникой уже устроилась у телевизора и теперь ее никакими силами не сдвинешь с места. «Чертов ящик! Разбить его, что ли?»
Если Городков не сильно уставал на работе, кухонное дело как-то спорилось. Но часто вместо веселого мурлыканья его сочный баритон поминал черта. Сопровождалось это громким звоном посуды, заставлявшим Лилю вздрагивать.
— Посмотри, Вероника, что он там вытворяет? — посылала она дочь на разведку.
— Знаешь, мама, котлеты на полу!
— Ну конечно! Кто обваливает их в сухарях, кто в муке, а наш дорогой папочка — в пыли!
— Почему в пыли? — обиженно доносилось из кухни. — Я сегодня полы намыл.
— Успокоил, называется!
«Что за наказание! Не знаешь, с какой стороны подойти: и так плохо, и эдак плохо». Детдомовский воспитанник, он очень дорожил семьей, но как недоставало в этой семье тепла и покоя! Утешало, что Вероника была к нему привязана, и это заставляло его сдерживаться, хотя иной раз ох как хотелось все бросить, хлопнуть дверью и уйти. Уйти навсегда. Он постоянно внушал себе: «Все хорошо, все нормально. Главное — спокойствие, еще раз спокойствие. Конечно, и Лиля права, и ей нелегко. Молодая, красивая…» Городков заглядывал в комнату и украдкой любовался профилем жены, особенно нежным от голубых бликов, падавших с экрана. «По виду ангел да и только! Но как не хватает этому ангелу мягкости и доброты! Хоть чуть-чуть, хоть самую малость».
Лиле никогда не приходилось заниматься стряпней, она не любила и не хотела готовить. Как-то решила порадовать мужа пельменями, насмотрелась, как ловко, с шутками а припевками, словно между прочим, получались они у соседки, у Лизы Малышевой, но бог ты мой!.. Тесто никак не хотело отставать от миски, склеивало пальцы, и Лиля долго не могла их разлепить. Потом этот тугой ком — хоть убей! — не желал растягиваться: Лиля его тянет к краям, а он сбегается к середине… Когда же выстраданные разнокалиберные пельмени попали в кипяток, они все, как один, раскрылись и мясо пошло ко дну. Так и булькали в отдельности — вода, мясо и тесто. Сколько сил, сколько времени ухлопала — и все впустую. Лиля поскорее уничтожила следы первой своей попытки стать прилежной хозяйкой и побежала в магазин за колбасой. С тех пор не стала испытывать судьбу, вернее, нервы, терпение и продукты.