А дальше только океан
Шрифт:
— Подумаешь, велика важность! — повторяла она за обедом слова матери. — Институт для этого кончать не надо. Ты вот предложи Лизочке Малышевой сыграть «Норвежский танец» Грига!
Возразить что-либо Городков не мог, но в душе с удовольствием променял бы сейчас десяток танцев на один приличный обед, тем более что никакого «Норвежского танца» Грига не было, а были только разговоры о нем. Однажды, гуляя, они зашли в матросский клуб и Лиля решила блеснуть — как-никак окончила музыкальную семилетку. Она торжественно откинула крышку рояля, подняла руки, обвела синими, чуть прищуренными глазами слушателей — Веронику, Городкова и дневального, который по такому
— Музыка — это такая штука, — расстроенно пояснила она. — Требует ежедневной тренировки.
Зато Вероника в тот раз отвела душу, вволю похлопав ладошками по лакированной крышке, по клавишам.
— Пора покупать пианино. Не так для меня, как для нее, — кивнула Лиля на дочь. — Через полтора года ей четыре исполнится — самое время начинать.
Городков согласно кивал, хотя в душе и считал: четыре года — это слишком мало для начала «блестящего образования», как выражалась Маргарита Яковлевна, бабушка Вероники.
…Тихий стук в дверь вывел Лилю из оцепенения. Она сбросила с головы детское одеяльце и прислушалась. Стук повторился громче, настойчивей. Чужой стук. Лиза Малышева и соседка справа стучат совсем не так.
«Кто мог прийти в такую погоду?» Лиля щелкнула замком и, включив фонарик, ослепила запорошенного снегом матроса в штормовке, с опущенным на самые глаза капюшоном.
— Лилия Ивановна?..
— Д-да, да… — растерянно, чуть запинаясь, произнесла Лиля, опуская фонарик, не понимая, зачем он пришел и, главное, как он пришел. — Каким образом вы добрались?
— Пустяки! На вездеходе, вместе с дежурным. — Матрос, улыбаясь, протягивал сверток: — Гостинец вам от Деда Мороза!
— Дядя матрос, — из-за Лилиной юбки выглядывали два испуганных, любопытных глаза, — а вы настоящий Дед Мороз?
— Самый настоящий!
— А тогда, где ваша борода?
— Да, действительно! — Матрос провел варежкой по голому подбородку. — Знаешь, она еще растет.
— Ступай на кухню и не мешай! — Лиля затолкала дочь на кухню и плотно прикрыла дверь.
— Холоду я напустил… Вы уж извините. — Матрос смущенно топтался в лужицах, натекших с ботинок. — Отряхивался, отряхивался и…
— Пустяки. Спасибо вам.
— Так я пойду. Да… Капитан третьего ранга передавал, что свет к двадцати четырем дадут. И еще… Счастливого Нового года!
— И вам большого счастья! — Лиля готова была расплакаться, теперь уже не от досады, а от стыда, оттого что впервые за весь день подумала о муже, подумала, каково ему там приходится. «Дура, эгоистка! А он-то, он!»
— Скоро свет у нас будет, доченька. И свет, и тепло, — весело приговаривала Лиля, раскрывая сверток. — Посмотрим, что папка нам прислал.
— Не папка, а Дед Мороз. Ты же слышала!
— Слышала, слышала, — смеялась Лиля, передавая дочери мандарины и шоколадки, а сама с наслаждением вдыхала запах свежеиспеченного хлеба. — Это все равно: они вместе постарались — и папа, и Дед Мороз.
Вероника с интересом разглядывала яркие картинки на шоколадках. Каких тут только не было! И нарядные зайцы, играющие на балалайках, и елки с крупными снежинками, и усердные медвежата с полными корзинками малины за плечами.
— Мама, вот этого зайчика я скушаю первым. Знаешь почему?
— Догадываюсь: ты — Серый волк.
— Никакой я не волк! Где у меня хвост?
— Тогда
— Потому что он задавака!
— Хорошо, Вероника, ешь на здоровье своего зайку-зазнайку, только к керосинке не подходи…
Лиля уже не замечала ни холода, ни мрака, ей казалось, что и пурга утихла, и керосинка не так чадит, и окна перестали содрогаться. В душе все снова прояснилось, жизнь снова поворачивалась к ней светлой стороной. Так, во всяком случае, она думала, тихо мурлыча незамысловатую, модную песенку о миллионе алых роз.
Темная длинная торпеда словно парит в воздухе. Ее острая красная головка отклоняется то вправо, то влево, то задирает нос, то отвешивает легкий поклон. Она как бы прислушивается, обшаривает, нащупывает. Но вот остановилась, замерла: нашла. Тут же будто нырнула и стремительно понеслась в глубины, где затаился подводный враг. А он все ближе, ближе… Торпеда выравнивается, прицеливается: «Не уйдешь!» Белая вспышка. Попадание!
Нравится Городкову участвовать в такой вот проверке, которая называется — «на качалке». Торпеду подняли на высокую станину, посылают ей импульсы, вроде от подводной лодки, да глядят, как она ищет, как у нее с чутьем, ну и как кусается. Ищет цепко, нашла скоро, разнесла в клочья. Что ни говори, знатная эта торпеда.
Вот уже третий год, как он на берегу командует торпедистами, и, все считают, командует неплохо. Любит Городков копаться в технике, уважают его матросы за это, а еще за то, что он и матросов любит, хоть и строг, требователен.
Юрия Городкова сызмальства считали прямодушным, справедливым и добрым. Позже, в училище, на службе, ему внушали: чтобы требовать крепче, надо дело свое знать до винтика. Только став старшим офицером, капитаном третьего ранга, наконец Городков почувствовал, что обрел оба этих первейших командирских качества. До этого он вволю наплавался на кораблях в должностях командиров «БЧ», а когда предложили стать старпомом — не пожелал: привязался к торпедам, мечтал идти по этой специальности. И тут как раз Николаенко предложил: «Иди ко мне торпеды готовить». Не долго думая, пошел. Техника интересная, да и Лиля обрадовалась. Уж больно мучительно переживала она разлуки, а последние годы они становились чаще, длиннее, тягостнее. Дважды возвращался, а дом пустой — Лиля в Ленинграде. Только ключ с запиской и вручала ему соседка, пряча жалостливые глаза. Теперь ничего. Хоть и мытарится с торпедами от зари до зари, но и дом неподалеку.
«Впервые собрался встретить Новый год с женой, так, пожалуйста, пурга заявилась!» — с огорчением вспоминал минувший вечер Городков. Однако сегодня ему кручиниться никак нельзя, сегодня ему надо готовить практические торпеды. Противолодочные, сложные, и ходить они будут довольно глубоко.
Торпеды разложены по цеху, рядом — приборы, пульты, стенды. Работа кипит. По душе она Городкову, сильно по душе. Недавно сдавал экзамены — первый класс подтвердил, надо обязательно мастером стать.
Все бы хорошо, да вот Самойленко… Заместитель. «Дальновидный» — дальше некуда! В училище показал какие-то необыкновенные задатки и с ходу попал в центральное учреждение. Потолкался там, пообтерся, понял, что козырей для карьеры маловато, и подался сюда, на Крайний Север. Желание как будто благое — молод, полон сил. Но здесь он так увлекся подготовкой в академию, что на службу и времени не остается. Городков ему уже высказал, как он смотрит на такую «космическую дальновидность». Поначалу помогло, теперь, видно, новая беседа требуется.