А дальше только океан
Шрифт:
Шлюпка заботливо укутана чехлом, но даже под брезентовой одежкой угадываются ее стремительные формы. Поданный ввысь форштевень крутолобой дугой сбегает в киль, а тот, как полоз, стелется к корме и опять взлетает кверху массивным транцем. Узкий, режущий нос незаметно переливается в округлые, раздавшиеся вширь, бока, которые плавно сходятся к транцу. И все это, чтобы резать морскую водичку, раздвигать ее, отталкивать подальше. Власенко не сводит глаз со своей шлюпки.
— Хороша? — Он довольно улыбается.
— В
— Будьте спокойны! И без одежонки на всех смотрах — кругом пятнадцать!
— На смотрах, оно конечно, — заокал Ветров, уже больше по привычке, чем от боли, дергая плечом. — Вот бы и на гонках…
На пирсе холодно, сильный ветер тянет промозглой сыростью. С одной стороны ошвартован плавдок, с другой — водолей, между ними получается труба, в которую дует до невозможности.
— А ну, отойдем к берегу, — Павлов растирает замерзшее ухо.
На берегу заметно теплей, во всяком случае, ветер не старается пролезть за шиворот.
— Итак, Николай Захарович, — Павлов оставил ухо в покое и расправил воротник, — к учениям вы почти готовы. Послезавтра жду доклада, что это «почти» ликвидировано, то бишь новый зарядовый щит смонтирован. Ну, а насчет шлюпки… Валентин Петрович верно говорит: пока она на гонках только портит нервы нашему адмиралу. А вам не портит?
— Нервы нервами, а приходить последними — радости, конечно, мало, — согласился Власенко, зябко постукивая ногой об ногу.
— Ладно, — строго проговорил Павлов. — Сойдут льды, я еще за вас возьмусь. Скажите Рогову, Трикашному и всем гребцам, чтобы запаслись штанами: на моих тренировках прохудят не одну пару.
— Согласны. — Власенко, болезненно морщась, прижимал руку к животу и через силу улыбался. — Был бы результат.
— Будет и результат. — Ветров внимательно взглянул на офицера: — А чего это, уважаемый, за живот держитесь?
— Побаливает, — признался Власенко, не любивший жаловаться на свои болячки. — Учение проведу, и на ремонт… Сегодня всю ночь не спал.
— Так лучше сейчас! — вскинулся Павлов. — Дела делами, а здоровье…
— Нет, Виктор Федорович, — Власенко отрицательно замотал головой, — я уже притерпелся. Да и кто заменит?
Прямо от пирса на кручу взбиралась длинная деревянная лестница. Мало удовольствия было карабкаться по ней — крутой, щербатой, с вечно обледенелыми ступенями и перилами. Ее, вообще-то, можно было обойти, но Павлов и Ветров, избегая этого, всегда старались одолеть «шведскую стенку», пятьсот восемьдесят перекладин которой давали отличную тренировку. Один местный доктор утверждал, что даже в Кисловодске нет таких подъемов, и широко прописывал ежедневные восхождения, уверяя, что после них пациент забывает, где у него расположено сердце.
Павлов с Ветровым начали отдуваться на четырехсотой ступеньке, здесь как раз имелась площадка со скамейкой, но — долой скамейку, «стоп» они себе разрешали только на самом верху.
— Фу-ты
Отсюда, с верхней площадки, строение, где располагались лаборатории Власенко, походило на распластанный по земле комбинезон или на фигуриста, пытавшегося сделать первый в своей жизни «шпагат». И площадки, и дорожки вокруг строения были тщательно очищены от снега и с высоты представлялись четкими квадратами, соединенными между собой ровными полосками.
— Власенко-то, а?.. — не удержался Ветров, всматриваясь в эти геометрические фигуры. — Как держит свою «бригантину»!
— Да-а, Захарыч и впрямь тот золотник, что нам дорог. На учении я крепко на него надеюсь.
Из-за сопки, как раз по той кружной дороге, что сократили Павлов с Ветровым, натужно выползал газик. Было заметно, что газику так же трудно, как было трудно им на последних ступеньках. Проехав площадку, машина остановилась, из задней дверцы показалась одна нога, потом другая, потом весь Жилин.
— Командиру и комиссару… — сумрачно проговорил он, пожимая им руки. — Я снизу, от Власенко. Говорит: ушли. Неужто по трапу взбирались?
— Третьего пути нет, — улыбнулся Ветров.
— Тогда — атлеты! Сто лет проживете. Во-о-от… — добавил Жилин после короткой паузы, облокачиваясь на перила.
Павлов с Ветровым молчали, ожидая, что скажет начальник: раз он справлялся о них у Власенко, догонял на машине, значит, не для того приехал, чтобы пожелать им сто лет здравствовать.
— Во-о-от! — повторил Жилин уже громче. — Что же это получается? Старший дает указание, а у вас разведена гнилая демократия и на первом же партбюро указание отменяют.
— Что за указание?.. — Павлов начал вспоминать телефонограммы, принятые за последние несколько суток. — По-моему, от вас за эти дни я ничего не получал.
— Плохо служба поставлена. — Жилин, явно подражая Панкратову, заложил руки назад. — Разъясняется, как работать на учении, а вам ничего не докладывают?
— Это не Рыбчевскому ли вы говорили? — Павлов начал догадываться, о чем пойдет речь.
— А-а-а, — пропел Жилин, будто поймал за руку. — Выходит, знаете? Тем хуже. Выходит, игнорируете мнение начальника? Хорош пример для подчиненных!
Павлов, однако, смотрел на Жилина спокойно:
— Я лично с мнением старших всегда считаюсь, тому же учу и подчиненных. Рыбчевский довел до партийного бюро свое мнение отложить с фургонами, якобы потому, что не успеем к учению. Упомянул он, что и вы обеспокоены тем же. Однако мы подсчитали наши возможности и решили сделать именно к учению. Где же тут плохое?
— Будто я не подсчитывал, что вы можете и чего не можете, — сбавил тон Жилин, стряхивая с рукава невидимую снежинку. — Это похоже на стремление блеснуть на солнце одним местом.