А дело шло к войне
Шрифт:
Комиссия разместилась в кабинете Кутепова. (Совсем недавно в этот же кабинет приходили эти же офицеры, но принимал их Туполев. Когда все собрались, ввели заключенных. Прохор Алексеевич сразу находит верный тон, поднимается, обменивается с Туполевым рукопожатиями, и стороны раскланиваются. После обстоятельного доклада, сделанного С. М. Егером, все вместе следуем на шестой этаж, в макетный цех. Натурный макет облеплен людьми в сине-голубой форме ВВС. Арестанты отвечают на вопросы офицеров, доказывая, что спроектированный самолет достоин защищать социалистическое государство. Два дня возле макета творится содом и гоморра. Наконец, все осмотрено, облазано, ощупано, обмерено, осознано и оценено. На пленарном заседании военные, как и обычно, выставляют свои максимальные требования, арестанты отвечают реальными. Постепенно страсти уступают разуму, находятся
Через много лет П. А. Лосюков сознался Андрею Николаевичу, как ему было трудно. Несколько ортодоксов из числа членов комиссии пытались создать коллизию между техникой и политикой. Извечный принцип соцбюрократизма "как бы чего не вышло" диктовал им уйти от однозначной оценки самолета, построенного вредителями. Написать витиеватое заключение, а дальше пусть генералы от Наркомата обороны и генералы от внутренних дел разбираются.
Было трудно и нам, мы ждали, что решение пусть даже пустякового вопроса скатится в сторону "ах, вы не хотите выполнить наши законные требования, следовательно... ". Такой поворот событий мог повлечь за собой далеко идущие последствия - карцер, отправку в лагеря, прибавку к сроку заключения, да и похуже. Но все обошлось.
Вспоминая эту комиссию, нельзя не остановиться на отношении Туполева к отдельным военным специалистам, улучшавшим, по их мнению, самолет. К действительно улучшавшим требованиям он относился положительно и обычно их принимал. Когда же кто-либо выдвигал явно демагогическое, не столь улучшавшее машину, сколько позволявшее автору негласно запечатлеть в акте: "Видите, какой я непримиримый борец за прогресс", - такой человек подвергался моральному уничтожению через осмеяние.
На комиссии по Ту-16 один из военных, подполковник Т., потребовал обеспечить верхнему стрелку обзор не только верхней, но и нижней полусферы. Тщетно Надашкевич пытался объяснить, что этого сделать невозможно, а главное и не нужно, поскольку хвостовой стрелок видит нижнюю полусферу. Т. упорствовал. Тогда Туполев с улыбкой произнес: "Т., к тому времени, когда у вас на жопе вырастет глаз, я вам обзор вниз обеспечу". Гомерический взрыв смеха не дал ему договорить, и вопрос был снят. Второй эпизод был на комиссии по самолету Ту-14, на котором мы впервые устанавливали катапультные сиденья экипажа. Военврач Я. потребовал, чтобы члены экипажа могли пользоваться стоявшей в кабине парашей, не сходя с таких сидений. Когда на пленарном заседании дошли до этого пункта,
Старик от смеха чуть не упал со стула. "Ох, не могу, ох, уморил!
– кричал он своим высоким голосом.
– Егер, поставь ему вместо катапульты унитаз, дернет за цепочку и улетит". Бедняга доктор не знал, куда ему деваться; пункт, конечно, сняли.
Такая ирония действовала, и постепенно подобные откровенно нелепые требования выставлять перестали, никому не хотелось быть осмеянным Туполевым.
Тем временем на заводе закончили сборку петляковской "сотки" и начались ее летные испытания, которые вел
П. М. Стефановский. 1 мая было приказано показать "сотку" над Красной площадью. Мы обрадовались: увидим машину из обезьянника. Но тут выяснилось, что тюремная администрация решила во избежание (чего?) держать нас в праздничные дни взаперти. Под давлением сослуживцев Петляков сходил к Кутепову, и компромисс был достигнут. Обезьянник откроют на время воздушного парада, но в нем будут дежурить два попки. Рано утром туда набилось столько народу, что несчастных попок вдавили в решетку так, что они умоляли: "Раздвиньтесь, мы задыхаемся!" День был ясный, и на горизонте отчетливо проектировались силуэты кремлевских башен. Со стороны Белорусского вокзала появились точки - строй летящих самолетов. Видно было, как ниже и обгоняя их мчится серебристая "сотка". Но что это? Силуэт машины необычен, снизу торчат какие-то темные предметы. Машина обгоняет строй и свечой уходит в небо. Всех беспокоит, что это было. Три дня все в волнении не находят себе места, дежурные попки отмалчиваются. Утром 3 мая вольняшки сообщили, что самолет шел с неубранным шасси, что летчик забыл его убрать. Конечно, нам повезло: Стефановский шел на максимальной скорости, открытые створки могли разрушиться и упасть, не дай
После парада выяснилось, что самолет Политбюро понравился, но Сталин предложил "несколько уточнить его назначение" и в серию запустить не истребитель, а пикирующий бомбардировщик. Учитывая успех "Юнкерсов-87", это, вероятно, было мудро, но зекам легче не стало. Петляковцы надеялись, что после демонстрации их освободят, переделка откладывала это минимум на год. Тревожила нас и какая-то путаница в умах руководства. Петлякова заставляют из высотного истребителя делать пикировщик (было ясно, что из-за такой трансформации какие-то качества самолета будут утеряны), в то время как Туполева вместо предлагаемого им невысотного пикировщика - проектировать высотный, огромный ПБ-4. И все это в преддверии войны, неизбежность которой отчетливо понимали даже мы, штатские люди.
Туполевцев, кроме того, это изменение назначения "сотки" затрагивало и меркантильно: второй пикировщик, - не закроют ли 103-ю, и не лишимся ли мы тем самым призрака свободы, маячившего впереди?
В КБ - 100 аврал, там работают день и ночь, мужественно стараясь из "трепетной лани" сделать "коня". Все отчаянно нервничают, шипят друг на друга, потихоньку ругают Петлякова за его недальновидность (восемь дней назад они после парада без шума качали его в спальне) и клянут про себя или вполголоса всю иерархию от Кутепова и до Берии.
Недели через две выяснилось, что пикирующая "сотка" конкурировать со 103-й не в состоянии. Крупных бомб она брать не может, дальность у нее меньше, оборонительного вооружения недостаточно, скорость на 100 км ниже. Может быть, это и нехорошо по отношению к друзьям по несчастью, но мы приободрились, и сдача чертежей по нашей машине возобновилась в нужном темпе.
На чертежах главный технолог ЦКБ-29 Е. П. Шекунов ввел новшество - "No сборочного узла". Но номера эти он выдавал только сам. И вот однажды, занятый чем-то неотложным, он в шутку бросил одному из надоедавших ему с номером узла инженеров: напишите "гордиев".
И пошел гулять этот "гордиев узел", пока не натолкнулся на бдительного технолога. Тот - к начальству, к Балашову, он - Шекунова. Сколько ни пытался Евграф Порфирьевич объяснить, что это шутка что существуют "авгиевы конюшни", "прокрустово ложе", "дамоклов меч" и т. д., разгневанный начальник КБ-100 Балашов предложил: "Заграничных терминов не употреблять!"
Этот случай натолкнул нас на мысль выяснить культурный уровень вольняг. В то время все увлекались "Петром Первым" А. Н. Толстого. Было известно, что роман нравился вождю, злые языки поговаривали, что Толстой в свой герб вписал "без лести предан". Действие романа разворачивалось в районе, где стояло здание ЦКБ. Слева от него в Яузу впадала речка Кукуй, напротив, на прудах парка МВО, Петр катал Анну Монс, невдалеке виднелась крыша дворца Лефорта. На месте строительства КОСОС была обнаружена могила Брюса, вельможи и автора вечного календаря. Скоро выяснилось, что никаких ассоциаций эти обстоятельства у большинства вольняг не вызывают, более того, названия Лефортовский район, Немецкий рынок, Семеновская церковь, Солдатская улица, Гошпиталь и другие с историей ими не связывались. Такова была историческая эрудиция советского интеллигента, заполненная взамен "этой кутерьмы", как сказал один из вольнонаемных, датами съездов - словно у великой страны истории и не было. Какая уж тут мифология!
Мы, заключенные, жалели этих людей: быть может, они и не были виноваты, поскольку стоустая пропаганда денно и нощно внушала им, что все прошлые завоевания мировой цивилизации не более, чем идеологический туман. Важны не Аристотели, Сенеки, Эразмы Роттердамские, Рабиндранаты Тагоры, Конфуции, а производство тракторов, паровозов, рельсов, металла и т. д. Если в соответствии с решением такого-то съезда, конференции, пленума и т. п. их производство поднято на столько-то процентов - ура! Если для этого или из-за этого пришлось разрушить несколько церквей, монастырей или исторических памятников, в том числе храм Христа Спасителя, Сухареву башню, или продать за валюту, нужную для покупки за рубежом станков, десяток полотен Рембрандта, Рубенса или Ван Дейка, - не так это и страшно! Не беда, черт с ними, если пострадали Вавилов, Рамзин, Тухачевский, Цветаева, Гумилев, Мандельштам и другие таланты, важно сохранить в чистоте нашу идеологию...