А дело шло к войне
Шрифт:
Примечательны истории некоторых арестантов. Собственно, примечательны они все, но разве все вспомнишь, а тем более опишешь?
Вот, задумавшись, склонив голову римского патриция, сидит Бартини. Правда, он облачен не в тогу, а в арестантскую робу. Сын состоятельных родителей, он увлекся марксизмом, вступил в итальянскую компартию, а когда Муссолини пришел к власти - эмигрировал в нашу страну. Тут его быстро "разоблачили" и "за передачу итальянской разведке государственных тайн" дали десять лет тюрьмы. Талантливый инженер-конструктор, он создал в СССР несколько типов самолетов. Несомненно, создал бы и больше, если бы не склонность к оригинальным решениям, казавшимся чиновникам из госаппарата фантастическими. Говоря с акцентом (а надо сказать, что у нас в стране тогда, как и в допетровские времена, к иностранцам относились весьма подозрительно), он пробился через все решетки бюрократического аппарата и был назначен главным конструктором завода им. Гольцмана. Гольцман был старым большевиком и членом коллегии Аэрофлота. Погиб в авиационной катастрофе, когда вместе с П. И. Барановым летел в Крым. Его с почетом похоронили возле Кремлевской стены. Затем на одном из процессов кто-то
Карлуша Сциллард. Говорили, будто он дальний родственник Лео Сцилларда, подписавшего вместе с Эйнштейном знаменитое письмо Рузвельту, где они высказывали опасения, что Гитлер, используя работы Ферми и Лизы Мейтнер, заставит Гейзенберга, Гана, Вейцзеккера и Бете создать атомное оружие раньше США. Оба родственника не хотели жить в тирании, оба обрели свободу, но разных образцов.
Обычно скромный и застенчивый Карлуша усидчиво корпел над аэродинамическими расчетами. Когда кто-либо подходил к его маленькому столу, он неизменно вставал и охотно, с улыбкой отвечал на вопросы. Так шло, пока внезапно на него не нападал приступ чисто мадьярского бешенства. В черной косоворотке, таких же брюках и огромных арестантских ботинках, зажав лицо руками, безостановочно ходил он по коридору, а когда звенел звонок, бежал в спальню и бросался на кровать. Наутро это проходило, и с виноватой улыбкой он погружался в логарифмы. Причину Карлушиных вспышек мы узнали позднее: на воле осталась его жена с двумя маленькими детьми. Венгерка, не знавшая русского языка, неприспособленная к нашей действительности, она, по мнению Карла, должна была погибнуть.
Того, что творилось, Карлуша понять не мог, был уверен, что Сталин договорился с Гитлером, что в стране фашизм и что всех нас хлопнут.
Весной 1944 года он, Крутков и Румер исчезли. Куда - разъяснилось много лет спустя: работать над атомной бомбой. Когда бомбу взорвали, их освободили. Так два Сцилларда, идя довольно замысловатыми путями, пришли к одной и той же проблеме. Воистину "пути твои неисповедимы, о Господи!"
Остается сказать, что семью Карла поддержали: маленького Мишу взяла к себе жена А. Р. Бонина, его сестричку родные другого заключенного, а жене помогали наши семьи. Уж не знаю, чему мы больше радовались (может, это и звучит цинично) - тому, что разыскали его близких, или тому, что, разыскивая их, легко и незаметно обманули охранников. По слухам, когда он вернулся в Венгрию, сперва Ракоши, а затем Кадар вознесли Карлушу на пьедестал, в академики. Обрел ли ты душевный покой, наш милый Карлуша?
Юлий Борисович Румер, математик, физик и полиглот, кандидат в русские Оппенгеймеры. Его привезли к нам из Мариинских лагерей: стоял май, было тепло, приехал он в опорках от валенок, задрапированный в чехол от матраца. Высокий, с иссиня-черными волосами, с разбитыми очками на большом носу, он походил в этом наряде на иудейского пророка. Работал он в Абаканской долине, недалеко от Шушенского, "однако не с целью создать что-либо достойное памяти великого ссыльного, а чтобы доказать местным жителям достоинство системы наказаний, обоснованной гг. Крыленко и Вышинским, встречавшими, лично знавшими Ленина и его жену. Не думаю, чтобы Владимир Ильич когда-нибудь разделял их толкование презумпции невиновности", - с усмешкой говорил он. Работал он в расчетной бри гаде и покорил нашу библиотекаршу Фатьму Расстанаеву, прочтя за месяц всю техническую литературу на английском, французском и немецком языках, "ни разу не взяв ни одного словаря!" - восхищалась Фатьма. Позднее с Румером произошел анекдотический случай. Его арестовали по второму разу, экстренно пропихнули через ОСО (Особое совещание НКВД) и дали десять лет. Пока он трясся в теплушке, где "уголовники проигрывали в карты последовательно все, что было на мне, вплоть до оправы очков, и мне грозило появиться в месте назначения в первородном виде, недоразумение обнаружилось". Оказалось, что его перепутали с кем-то другим. "Назад я ехал в классном вагоне скорого поезда, однако все ж таки с сопровождающим, - говорил Румер.
– Видимо, они боялись, не проиграют ли меня респектабельные вольнонаемные". В Москве перед ним извинились и восстановили на работе в атомной шараге, но вольнонаемным. Александр Иванович Некрасов, автор фундаментального труда по теоретической механике. Будучи в командировке в США, попал в автомобильную аварию и еле выжил. Вернулся назад инвалидом, на родине узнал, что он агент ФБР, за что и получил десятку. Из-за шока сохранил только две области памяти: безукоризненно работал над теоретической механикой и вспоминал далекое прошлое - пасхальные заутрени, гимназисток, пирожки от Филиппова, стихи Надсона и Игоря Северянина, журнал "Столица и усадьба", а больше всего сокрушался о кошечке, которая осталась дома, когда его отвезли на Лубянку. Туполев распорядился оберегать его, сколько это было возможно в наших условиях, от тюремщиков и никакой практической работой не занимать. Сидел А. И. в крохотной отдельной комнате, за огромным ветхозаветным бюро и писал свой курс. Когда его освободили, неприспособленного к жизни старика Туполев взял к себе домой. Затем ему дали квартиру на набережной Горького, туда доставили со складов НКВД старинную мебель, а затем кошечку и экономку, лояльность которых, по-видимому, не вызывала сомнений.
Сергей Павлович Королев, будущий создатель космических ракет, был доставлен с Колымы, где обушком добывал золотишко. Небольшого роста, грузный, с косо посаженной головой, умными карими глазами, скептик, циник и пессимист, абсолютно мрачно смотревший на будущее. "Хлопнут без некролога", -
"Знаете, ребята, самое сейчас трагическое состоит в том, что как все-таки много общего между этой нынешней обстановкой и тогдашней. Иной раз проснешься ночью, лежишь и думаешь: вот, может, уже нашел-: я какой-нибудь, уже дал команду, и эти же охранники нагло войдут сюда и бросят: "А ну, Падло, собирайся с вещами!" Он был женат первым браком на К. М. Винцентини, хирурге Боткинской больницы. Мир тесен, и именно она ампутировала ногу у нашего товарища Н. А. Соколова, когда у Него обнаружили саркому. Кто знает, если бы не анкетные врачи, а она сделала бы операцию Королеву, - исход был бы другой?
Юрий Васильевич Калганов, сын орловского крестьянина, трудом пробившийся в люди. Грянула революция, и юноша стал комиссаром дивизии Красой Армии. Кстати, людьми такой же судьбы были арестованные А. Э. Стерлин, К. Е. Полищук, А. Ю. Рогов, В. С. Войтов - комиссары дивизий, корпусов, армий в гражданской войне. Война окончена, по призыву партии они идут "в счет тысячи" учиться в военные академии, а окончив их, направляются в промышленность. Вскоре Калганов директор крупного завода в Иркутске. Кто-то "вовлек его в организацию", и его арестовывают. Усердный следователь держит его на стойке сутками. Когда его принесли в камеру, ноги отекли так, что сапоги пришлось разрезать. Юра говорит: "Понимаешь, я его сразу послал на... Я был уверен, что это оговор, провокация, ну, одним словом, все, что хочешь, но не то, что оказалось". Тиранили его долго, а увидев, что столкнулись с железной волей, пропустили через ОСО. "Ты знаешь, я только тут, в ЦКБ, увидев вас всех, в том числе таких директоров и старых коммунистов, как Лещенко, Абрамов, Полищук, Войтов, Чижевский, прозрел и понял этого комедианта Сталина и банду его подручных, руки которых в крови сотен честных коммунистов. В лагерях я еще сомневался". Прозрев же, он не стал "контриком", нет, но сделался величайшим циником. Обладая острым аналитическим умом, он с наслаждением отдался расчетной работе, восторгался изяществом математических решений и, потирая руки, повторял: "Вот здесь все по-честному, без демагогии!"
Владимир Сергеевич Денисов, сидевший уже в третий раз (в 1924 году - с первой волной интеллигенции в лагерях, в 1932 году - в ЦКБ-39 с Поликарповым и Григоровичем), Чеховского склада интеллигент и политический рецидивист возможно ли это? Высокий, лысый, с писклявым голосом, он поучал новичков с напускной мрачностью: "Да, джентльмены, с основания нашей державы приличные люди сидят постоянно, прерывая это естественное состояние кратковременным общением с семьями". А на вопрос: "Владимир Сергеевич, но ведь раньше следствие велось гуманно?" - отвечал: "Конечно, в 1924-м сажали в баню, в комнату с температурой 36 градусов, без воды, пока нэпманы не сознаются, где спрятано золото, а мы не расскажем, где и в чем вредили. В 1932-м сажали на обычное ведро на сквозняке. Сиди, пока ушки не вопьются до седалищного нерва или пока не скажешь, кто и где тебя завербовал шпионом в пользу какой-либо (какой, следователь любезно предоставлял определить сидельцу) разведки. Что гуманнее, джентльмены, прошу определить самих".
Был Денисов одним из крупнейших русских технологов по деревянному самолетостроению и еще в первую мировую войну помогал наладить производство "Фарманов" на заводе "Дукс" в Москве.
Александр Васильевич Надашкевич, эпикуреец, поклонник слабого пола, даже в тюрьме следивший за ногтями и бородкой "а-ля Генрих Четвертый", крупнейший специалист по вооружению самолетов. Сидел он уже второй раз. "Знаете, с каждым разом это становится все более плебейским. В ЦКБ-39 у меня был отдельный кабинет с телефоном, и Пауфлер, наш начальник, - это, заметьте, не чета нашему Гришке (Кутепова он величал не иначе, как Гришкой Отрепьевым), - оставил его мне под честное слово, что я не буду звонить домой. Был у меня и пропуск, и я ходил по территории объекта без этих идиотов-тягачей".
Любопытно рассказывал он о демонстрации построенного "вредителями" истребителя И - 5 самому Сталину. "Было это на Ходынке, возле двух ангаров, в которых мы и жили, и работали. Объяснения по самолету давал Николай Николаевич Поликарпов, по вооружению - я. Когда я закончил, - а в это время мы стояли несколько поодаль - Сталин спросил: "А вас здесь не угнетают?" Десять лет мне эта фраза не дает покоя. Лицемерил он или был актером?"
Поучая нас премудростям бытия, он обращался к з/к "сэры". Происходящее оценивал так: "Должен заметить, сэры, что в этой стране (А. В. был польского происхождения) без тирании дело двигаться не может. Вспомните Грозного, Петра или Николая, опричнину, князь-кесаря Ромодановского или 3-ю. собственную его величества канцелярию. Изуверствовали над Лопухиными, Трубецкими, Нащокиными, Пестелями, Кюхельбекерами, Ульяновыми, Каменевыми, Рыковыми, Тухачевскими. Били батогами, шпицрутенами, резиновыми палками". В отличие от Сцилларда и Королева, допускавших и печальный исход, А. В. был оптимистом, глубоко убежденным, что нам это не грозит. "Расстреливать они будут вероотступников, иначе король останется голым. Что же касается нас, то, поскольку мы умеем делать отличные самолеты, без которых страна жить не может, нас не тронут. Более того, попомните, сэры, вас увешают орденами, а если в один прекрасный день понадобится - их снимут, а вас - вас снова на Лубянку".