А где же третий? (Третий полицейский)
Шрифт:
— Может быть, там, а может быть, и нет. В любом случае можно поискать, ибо упорство и настойчивость являются достаточным вознаграждением сами по себе, а необходимость — это незамужняя мамаша изобретательности, или, как еще говорят, голь, особенно не состоящая в браке, на выдумки хитра.
Гилэни и на этот раз недолго возился в зарослях и в скорости вытащил оттуда велосипед. Он тут же стал вынимать веточки, застрявшие между спицами колес, потыкал в шины красными от возни в кустах и папоротниках пальцами, проверяя, хорошо ли они надуты, и вообще стал тщательнейшим образом приводить свою велосипедную машину в порядок. Потом мы все
— Ну, я поехал, но сначала скажи мне, — обратился Гилэни к сержанту, — как ты относишься к деревянным деталям на велосипеде? Только честно? Например, к деревянному ободку?
— В некотором смысле это очень похвальная идея, — сказал сержант, — ход мягче, правда подпрыгиваешь чаще, но вот с твоими белыми шинами — вполне, вполне.
— А я тебе скажу, что деревянный ободок — смертельный трюк, — медленно проговорил Гилэни, — в дождливый день дерево разбухает, и я знаю одного человека, который обязан своей страшной смерти на мокрой дороге именно деревянному ободку, и больше ничему.
Только мы приготовились внимательно слушать его рассказ, как он уже вспрыгнул на свой велосипед и укатил. Позади него развевались фалды его сюртука, подхватываемые ветром, им производимым по причине быстрой езды, несущей его вперед.
— Забавный человек, — рискнул я высказать свое мнение.
— Вполне правомочный человек, — заявил сержант, — и, заметьте, во многих делах играющий важную роль, хотя подчас излишне говорлив и неуемно ревностен.
Мы шли, ладно и крепко ставя ноги, направляясь домой и наполняя полуденный воздух дымом наших сигарет. Я шел и думал о том, что мы наверняка заблудились среди всех этих полей, и лугов, и деревьев, и холмов, но дорога, по которой мы шли, очень удобно бежала впереди нас, ведя назад к казарме. Сержант тихонько посасывал пеньки зубов, а на лоб ему, словно шляпа, ложилась тень.
Некоторое время мы шли молча, глядя только перед собой. Потом, в какой-то момент, сержант повернулся ко мне и сказал:
— Совету Графства придется за многое нести ответственность.
Я не понял, что он этим хочет сказать, однако на всякий случай заявил, что полностью с ним согласен.
— Но вот есть одна загадка, которая буравит мне затылок и не дает покоя, — продолжил я, — это загадка того, как был найден велосипед и все прочее. Я и представить не мог, что можно столь быстро и столь успешно провести полицейское расследование. Вы не только нашли похищенный велосипед — вы нашли и все необходимые знаки и свидетельства, которые подвели вас к нему. Я испытываю большое напряжение, когда пытаюсь поверить в то, что сообщают мне глаза, иногда мне просто страшно смотреть на некоторые вещи: а вдруг нужно будет поверить в то, что они есть, или в то, что они происходят. Вы не можете мне раскрыть секрет своей виртуозности в сыскном полицейском деле?
Сержант рассмеялся, услышав мои вопросы и стоящее за ними глубоко прочувствованное недоумение, при этом он покачивал головой, демонстрируя свою безмерную снисходительность к моему величайшему простодушию.
— Это все было достаточно легко.
— Насколько легко?
— Даже без нахождения соответствующих знаков и ключей к дальнейшим поискам я бы все равно рано или поздно отыскал велосипед, — благодушно
— Весьма тяжело с легкостью это понять! — воскликнул я. — Вы изначально знали, где спрятан велосипед?
— Да, знал.
— А каким образом?
— Очень просто — я точно знал, где он, потому что сам положил его туда.
— Иначе говоря, вы сами и украли велосипед?
— Так точно.
— И насос, и все прочие ключи к нахождению...
— Я положил их туда, где они и были обнаружены.
— Но зачем, зачем?..
Сержант ничего не ответил на этот вопрос и продолжал уверенно шагать по дороге, смотря в дальнюю даль. Я шагал рядом.
— Главный виновник — Совет Графства, — вдруг сказал сержант.
Теперь я ничего не сказал, зная, что он так или иначе начнет распространяться по поводу вины Совета Графства и пояснять, что к чему, и поэтому, если я некоторое время помолчу и позволю ему хорошо все обдумать, то он сам, без моих расспросов пояснит, в чем он видит вину Совета Графства.
Прошло совсем немного времени, прежде чем он снова повернул голову ко мне, собираясь что-то сказать. Лицо его было суровым и серьезным.
— Вам доводилось что-нибудь читать об Атомной Теории, ну, то есть о теории атомного строения вещества? — спросил сержант
— Нет, я ничего про эту теорию не знаю, — ответил я.
Сержант, наклонившись к самому моему уху, доверительно прошептал:
— Вас не удивит, я думаю, что Атомная Теория вовсю применяется в нашем округе?
Смысл этого заявления показался мне весьма темным, но я сказал:
— Нет, все-таки удивит.
— Применение ее приносит невиданные беды и разорения, — продолжал сержант, — половина людей в нашем округе страдают от нее, она хуже, чем ветряная оспа.
Я решил, что мне следует хоть что-то произнести по поводу услышанного, и я сказал:
— С вашей точки зрения, было бы целесообразно, если бы за дело по ликвидации последствий применения этой Теории взялся амбулаторный врач или, может быть, Национальный Совет Учителей? А может быть, вы считаете, что это должно находиться в руках глав семейств?
— Вот что я вам скажу: все дело в Совете Графства.
После этих слов сержант некоторое время шел молча. Вид у него был весьма обеспокоенный. Было похоже, что он погружен в обдумывание чего-то весьма неприятного и исключительно запутанного.
— Эта ваша Атомная Теория мне совершенно незнакома и непонятна, — рискнул я нарушить молчание.
— Возьмите Майкла Гилэни, — отозвался сержант, — он являет собой пример человека, которого главный принцип этой теории довел, можно сказать, до ручки. Вы наверняка будете поражены, если я вам скажу, что он уже наполовину велосипед?
— Совершенно и безусловно я поражен, — воскликнул я.
— Майклу Гилэни, — рассказывал сержант, — почти шестьдесят лет по обычному счету, и если это так, то он, как это тоже легко высчитать, провел не менее тридцати пяти лет в седле велосипеда, разъезжая повсюду — по каменистым дорогам, вверх и вниз по холмам, как по волнам, и по всяким глубоким канавам, в которые забираются дороги зимой — там они прячутся от холода и вообще от неблагоприятных погодных условий. Гилэни постоянно куда-то ездит — в любой час дня и ночи он катит в какое-нибудь определенное место, а через час — обратно. Если бы не то обстоятельство, что каждый понедельник у него крадут велосипед, он наверняка был бы уже больше, чем на полпути.