А Н Алексин
Шрифт:
– Софья, вытри мне морду, видишь-пот!
Она, улыбаясь, вытерла глаза и щеки его рукавом халата, отвернувшись, чтоб скрыть свои слезы, а доктор, накладывая повязку, бормотал:
– Что? Мигаешь? Ага-а. То-то...
Потом, вымыв руки, одною рукой сунул гречанке три рубля, а другой дергая ее за ухо, сказал:
–
Через несколько дней я зашел к нему в больницу, он держал веселую, черноволосенькую, синеглазую девочку на коленях у себя, играя с нею; он хвастливо, с гордостью сказал:
– Вот она! Видишь - какая?
А идя со мною по набережной Ялты в сад, он говорил:
– Дать жизнь ребенку-это и дурак может, а вот вырвать человечка из лап смерти - это может только наука.
Я несколько раз присутствовал при его операциях, он делал их всегда, исключая случай с девочкой, хладнокровно и даже с некоторой щеголеватостью мастера, уверенного в своем искусстве.
– Хуже всего переносят боль греки, затем наши крестьяне, терпеливее татары,- говорил он.
Был он добр, хорошо, по-мужицки, незатейливо умен, очень терпимо относился к людям и небрежно к себе. Любил музыку, хорошо знал и понимал ее, играл на пианино и, обладая хорошим голосом, нередко с успехом пел в "благотворительных" концертах. Книг читал мало, даже и по своей специальности, а в часы отдыха любил читать ноты; ляжет на диван, почему-то сняв один ботинок с ноги, возьмет Бетховена, Моцарта, Баха или какую русскую оперу и читает, молча или напевая с закрытым ртом. Его очень любили женщины, он щедро платил им тем же, и на протяжении двадцати с лишком лет моей с ним дружбы ни один из его романов не окончился драмой. У него была очень развита здоровая брезгливость к излишествам лирики и "психологии".
– Избыток хотя бы и драгоценных камней - уже пошлость,-
Но в то же время он обладал тонко разработанным чутьем эстетики сексуализма и, когда говорил о любимой женщине, я всегда чувствовал, что он говорит о партнерше, с которой ему предречено спеть дуэт по славу радости жизни.
Его первой женою была очень известная в свое время концертная певица, контральто Якубовская, она умерла после родов; он говорил о ней всегда с печалью и морщась при воспоминании о той глубокой боли, которую причинила ему смерть, похитив женщину.
– Я, знаешь, решил идти на сцену, но, когда она умерла, сказал себе: нет, буду лечить людей.
Он лечил композитора Калинникова, безнадежно больного.
– Умрет, чёрт возьми,- говорил он, крепко потирая лоб.- Невыносимо досадно, а спасти - нельзя. Знал бы ты, какой это талант... Если б я встретил его месяца на три раньше, можно бы протянуть несколько лет. А теперь ткань легких расползается у него, как гнилая тряпка.
Был он сын сельского попа Вологодской губернии, в университет пошел против воли отца.
– Говорю ему: "Отец, я хочу в университет, учиться".- "Прокляну!" "Серьезно?" - "Как бог свят - прокляну!" - "Что же-проклинай". Не проклял, хотя был мужик твердого характера.
Был у него слуга Григорий, черноволосый тамбовский мужик, очень умный и влюбленный в доктора, как нянька в ребенка. Часто вечерами он приходил в кабинет Алексина и спрашивал, стоя в дверях:
– Можно с вами поговорить?
– Иди, садись, чёрт.
Григорий садился на диван у ног Алексина и заводил философическую беседу:
– Не понимаю я, Александр Николаевич, какой у бога расчет детей морить? Економии не вижу я в этом...