А раньше - целая жизнь

Макеев В. Ф.

–  Для начала скажу, что тут лобовой атакой делу не поможешь, - заметил батальонный комиссар. - Зачем вчерашнего курсанта ругать. Хорошо что вы об этом подумали. Ход нужно найти, чтобы рос человек.

–  Какой? - нетерпеливо спросил Каштанкин.

–  Если бы мы с вами знали все рецепты на разные случаи жизни, как легко и просто было бы работать, - улыбнулся Салов. - Хотя случай ваш, понятно, не самый сложный!

Виктор Николаевич подумал, что батальонный комиссар уже много раз говорил подобное. "Сказал, лишь бы не угас разговор,

а сам думает, как помочь молодому летчику и мне".

–  Есть такой термин в авиации - "потолок", - продолжал Салов.

–  Понимаю, наибольшая высота, на которой способен действовать самолет, - усмехнулся Каштанкин, еще не догадываясь к чему клонит комиссар.

–  Потолок подъема машины ограничен техническими возможностями. Так?

–  Согласен, - ответил Виктор Николаевич.

–  А потолок роста летчика, его знаний, мастерства? Это зависит прежде всего от стремления достигнуть большего.

Виктор Николаевич уловил главную мысль политработника. Беседу с ведомым надо повернуть так, чтобы он понял: успеха добивается тот, у кого выше личный потолок. Надо развивать стремление к знаниям, быть строгим к успехам и промахам своим и молодежи.

–  Но перспективу, перспективу не забудьте! - добавил батальонный комиссар, - чтобы вперед идти, к потолку...

–  Попробую, теперь должен разговор получиться, - сказал Каштанкин.

–  И у меня тоже, - согласно кивнул комиссар. - С другими летчиками. Тему вы мне хорошую для размышлений подбросили... Пусть мы ведем бои, которые не попадают в сводки. Не войдут они и в учебники тактики, но нет предела совершенствованию. Верно я говорю?

–  А ведь большой смысл для нас, летчиков, в этом термине - потолок! подхватил Каштанкин.

–  Вы куда идти собираетесь? - спросил, помолчав, батальонный комиссар Салов.

–  На стоянку, - ответил Каштанкин. - Оттуда в полевые авиаремонтные мастерские. Наш самолет там ремонтируют. Взглянуть, как идут работы.

–  Можно и я с вами пойду? Не возражаете? - спросил комиссар полка.

Каштанкин отлично понимал, что комиссар, конечно, не должен спрашивать согласия командира эскадрильи. Но таков уж он, Салов: до мозга костей летчик и ровно настолько же интеллигентный человек.

–  Очень рад такому предложению, - с улыбкой ответил Виктор Николаевич.

У расчехленных штурмовиков, стоявших в капонирах, работали авиаторы. Одни осматривали машины и проверяли приборы, другие носили к самолетам землю, чтобы сделать укрытия повыше и пошире, понадежнее. Комиссар попросил дать ему носилки, чтобы поработать вместе с летчиками и техниками. "Знаем, сколько вы летаете, потом еще работаете, - ответил один из техников. Отдыхайте, мы сами справимся". Так уж получилось, что носилок Салову никто не давал. Он приказал принести от мастерских новые - для себя и Каштанкина, весело посматривал на работающих, мол, не по-вашему получается.

Виктор Николаевич заметил, что многие обращались к комиссару не по воинскому званию, а

уважительно, по имени и отчеству, на вопросы комиссара отвечали обстоятельно, знали, что не любит он скороспелых, поверхностных суждений и его интеллигентность не помешает строго спросить за самые мелкие упущения.

–  Разрешите обратиться, - подошел к комиссару незнакомый Каштанкину летчик из другой эскадрильи, молодой, невысокого роста младший лейтенант, и тихо добавил: - Давно с вами встречи ищу.

–  Если давно, говорите скорее, пожалуйста. И если не секрет, то можно и при капитане, - ответил Салов.

–  Да какой там секрет, - махнул рукой младший лейтенант. - Поскорее бы настоящее дело дали. Я же летать разучусь!

"Еще бритвы и помозка не знает, - отметил про себя Виктор Николаевич. Прибыл из училища, самолетов в полку не хватает. В общем, потолок, о котором комиссар говорил, видит только в дежурной комнате". Так все и оказалось, как подумал Каштанкин. Младший лейтенант просил назначить его летать с кем-нибудь посменно или допустить на "ил" хотя бы воздушным стрелком.

–  Вас сколько времени учили? - перебил летчика Салов, причем таким резким тоном, какого Каштанкин в его разговорах не помнил.

–  Больше двух лет, если с теоретической подготовкой считать, - понурил голову летчик, понимая, почему задал такой вопрос политработник.

–  А воздушного стрелка в несколько раз быстрее готовят. Но не только это важно, не каждый рожден летать, не из каждого летчик может получиться. Будет и для вас, пилота, настоящее дело. Вы меня понимаете?

Лицо молодого лейтенанта просияло. Слова комиссара прозвучали для него как похвала за ревность в службе. Летчик оценил это и с благодарностью посмотрел на Салова. Однако биться с врагом ему хотелось конечно же не в будущем, а сейчас, и он стоял на своем.

Характер настойчивый люблю, - шепнул комиссар Виктору Николаевичу, а в полный голос добавил:

–  Говорите, что готовы летать, - значит, будете. Не воздушным стрелком, а в третью смену на моей машине. Салов не сказал, что самому-то ему не летать никак нельзя, но авиаторы знал об этом без всяких слов. А молодой пилот остыл, присмирел и как бы виновато обратился к политработнику:

–  Вы, наверно, думаете, что мне легче говорить о первом боевом вылете, чем его совершить, а спорить с комиссаром куда проще, чем с врагом в воздухе?

Батальонный комиссар от души рассмеялся:

–  Не робейте. Не был бы с детства "воинствующим безбожником", сказал бы, что не боги горшки обжигают. К тому же самолет - не горшок, а обжигаются и горят пусть фашистские пираты. Для начала, - продолжал Салов, - слетаете с командиром эскадрильи на учебном самолете, а к вечеру - в третью смену на моей "девятке"... Вон, смотрите, носилки несут, за работу!

Вместе с другими авиаторам комиссар и Каштанкин работали до вечера, пока по-южному, почти без сумерек, не настудила темнота.