«А существует ли любовь?» – спрашивают пожарники (сборник)
Шрифт:
Голос. Нет билетика?
Ира. Она ужасно волновалась. У вас там сегодня что-то происходило на работе. Она не придет.
Голос. Нет билета?
Ира. Нет… Они сели на аэродром. Я как раз была на поле. У них загорелось. Ну, она всех выпускала, выпускала…
Голос. Молодежь, нет лишнего билетика?
Ира. Выпускала пассажиров и не успела… Потом она пришла в себя… и все говорила… и все волновалась, как у вас там.
Голос. Ребята, есть билетик?
Ира. Она еще долго жила, два часа… Она просила передать вам, что главное – выдержка. Я пойду.
Евдокимов. Да.
Ира. Я вам еще позвоню.
Голос. Нет лишнего?
Ира. Нет… Я записала ваш телефон. А сейчас я пойду. До свидания. (И она резко повернулась, почти побежала.)
Евдокимов молча стоит. Потом повернулся лицом к Владику.
Владик. Элька!! Ты что?!
Евдокимов. Ничего. Ты иди. (Подошел к барьеру. Сел.)
Владик неподвижно стоит рядом. Начинают передавать составы играющих команд. Звук постепенно затихает. Шум стадиона уже не слышен. В мире – тишина. Они не двигаются. Сколько прошло времени? Наверное, много. Потому что начал гаснуть дневной свет. Темнота сгущается. Виден только огонек сигареты.
Голос Евдокимова. Так не бывает.
Ее голос. Бывает, Эла.
– Я даже не подарил тебе цветов. Но ты и не хотела.
– Я очень хотела.
– А моя подушка пахнет твоими волосами. Когда мы заканчивали опыт, я все время об этом вспоминал.
– Смени наволочку – вот и все. Потрясающе, что у тебя все вышло Девушка тобою гордится. (Смех.)
– Я все время слышу твой смех. У тебя невероятный смех.
– Лучший смех в СССР.
– Было очень страшно?..
– Да… Когда пошел дым, все туристы повскакали. Это тебе не геологи, тихие, как огурчики. Я их успокаивала… И забыла слово по-английски. И все вспоминала… и потом… А!
– Я идиот. Все было не так!
– Все было так. Я ни о чем не жалею.
– Ты была такая грустная в парадном.
– Я была счастливая. Ты знаешь, я просто сдерживалась, чтобы не закричать от счастья, потому что поняла, ты меня вправду любишь.
– Нет, так нельзя! Так не бывает!
– Выдержка, Эла. Главное, выдержка! По-английски «выдержка» – это…
Становится чуть светлее. У метро по-прежнему двое.
Евдокимов. Кончились сигареты.
Владик. Я сейчас где-нибудь достану…
Молчание.
Евдокимов. Не надо. Пошли…
Они встают и молча уходят.
Совсем светает. Появляется первая расклейщица афиш. Насвистывая, она заклеивает старые афиши. На доске остается только один старый плакат – стюардесса с поднятой кверху рукой.
Актер (Лицо)
Актер Б.:
– Вы не хотите выпить со мной кофе? Недавно один старый актер сказал мне: «Вы не хотите выпить со мной кофе? А то мне буквально не с кем выпить кофе – все сверстники умерли»… Нет, я не думаю, что я стар, не беспокойтесь. Дело идет лишь к шестидесяти, как до этого шло лишь к пятидесяти… Значит, вы хотите, чтобы я рассказал о Мещерякове? Теперь всем интересно о Мещерякове… Я преподавал в театральном училище вместе с режиссером К., точнее, «с тем самым режиссером К.», как принято, было тогда говорить. Мещерякова мы с тем самым режиссером К. впервые увидели на приемных экзаменах.
Представьте себе: восемнадцать лет, античный профиль, кудреглав, конечно, рост, фигура и т. д. и т. п., короче: Василий Буслаев, былинный добрый молодец. Мы, как никто, склонны к эпидемиям. Нам бы только чем-нибудь заразиться. Тогда все приболели итальянским кино – неореализм, поправдашние лица, поправдашний быт… А тут является красавец, Василий Буслаев, былинный добрый молодец… Да, это я уже говорил. Повторяюсь. Легкий склероз. Знаете, когда Эйзенштейн умер, у него не было никаких признаков склероза – только
Одновременно существует некий гадкий утенок, худой, невысокий, хрипатый, короче, некрасивый. Мечтает втайне о сцене, но боится – куда с таким рылом в калашный ряд! И все-таки решается… Я говорю об Осьмеркине. Да, он был с того же курса – прекрасный был курс. И вот оба они поступают в театральное. И тут-то выясняется парадокс: оказывается, все прелести и аполлонистое лицо Мещерякова отнюдь не подарок судьбы, но более того – ее наказание. Сюжет, сюжет! Можно сделать довольно страшную комедию… Послушайте, напишите! И с какой-нибудь ролькой для меня. Небольшой, но милой ролькой. На большую я уже не претендую, не хватит памяти. Напишите, родной, уверяю – не раскаетесь. Я ведь тоже, говорят, очень неплохой артист. Вот умру, вывесят на моем доме на стене мемориальную доску, как умывальник, а вы будете проходить мимо и терзаться: «Не написал я ему рольку, злодей!»… Да, о чем мы?
О Мещерякове. Помню, на каком-то курсе принес режиссер К. нашим студиозусам отрывок из пьесы – подготовить самостоятельно. Как же называлась эта пьеса? Не вспомню! И не надо… Короче, это была современная пьеса о любви. Содержание: некий молодой парнишка знакомится с девицей и уводит ее к себе домой. Ну, естественно, на роль героя – уводить девицу – вызвался наш Буслай Аполлоныч Мещеряков. Тогда режиссер К. попросил подготовить ту же роль Осьмеркина. Потом оба они показали свои достижения. И вот тогда-то режиссер К., кажется, в первый раз сказал Мещерякову о его лице… Черт возьми, мне было сорок лет. Замечательно! Что он ему сказал? Какое это имеет значение… Его – нет, как нет и тех сорока лет! Жуткая профессия… Так привыкаешь к репликам… Ни словечка в простоте…
Режиссер К. сказал тогда студенту Гоше Мещерякову:
– Понимаете, Мещеряков, когда на сцене человек с таким редкостно красивым лицом ухаживает за девушкой, зритель совершенно уверен, что она уйдет с этим красавцем. Более того, друг мой, зритель жаждет, чтобы она не ушла, чтобы она оказалась хоть чуточку умнее, нравственнее, что ли… Но когда она все-таки уходит с вами, у зрителя остается презрение к ней и ненависть к вам за то, что вам дано лицо, которое может сразу, наповал оглушить женщину. Если прибавить к этому ваш бешеный темперамент, то получается сцена не о любви, а о похоти, о дряни, пусть простят меня присутствующие… Что произошло, когда тот же отрывок показал Осьмеркин? При его, скажем, не очень взрачной внешности, естественно, вначале девушка не обращала на него никакого внимания. Но он так разговаривал с девушкой, так сумел убедить ее и нас, что он одинок, что он умен, что он верит в любовь и жаждет ее… И в результате мы поняли: все это для него не очередное похождение, а вопрос о человеческом доверии, вопрос о победе над одиночеством, вопрос жизни и смерти, если хотите. Поэтому, когда девушка ушла с Осьмеркиным, мы были благодарны ей за то, что она разглядела человека, за то, что у нее есть сердце. И получилась история о любви… Вы должны понять, Мещеряков, у вас – опасное лицо. Понимаете, какой парадокс: вы обязаны быть на сцене во сто крат умнее, интереснее Осьмеркина, чтобы зритель простил вам несравненную вашу внешность. И если этого не случится, вам не следует играть любовь. Если хотите, вы слишком красивы, чтобы играть любовь. И еще: перестаньте любить великолепный тембр вашего голоса. Вам следует его ненавидеть! Разве часто в жизни вы встречали людей с такими голосами? Нет! Люди в жизни говорят обычно. Вообще, старайтесь все делать попроще. Святая простота… «Отелло не ревнив», – заявляет Пушкин и вместо стр-р-растной ревности выбирает для благородного мавра самое простое, обыденное определение: «Отелло доверчив». Воспитывайте в себе вкус к простоте, к жизненности. Я заклинаю вас, пренебрегите своими сокровищами!