… а, так вот и текём тут себе, да …
Шрифт:
Дальше идут начальники участков.
Начальник ремонтного участка – Мозговой.
Его тонкий голосок как-то не вяжется с его плотной комплекцией, но его тоже уважают за безвредность.
Один раз в цеху восстанавливали вогнутость профиля какой-то крупной детали от непонятно чего. У кого не спросишь что оно за хрень – ответ один:
– А х….. его знает!
Причём звук «у» протяжно так выговаривают, почти с подвывом:
– …у-у-у-й его знает!
Вобщем, недели две эту вогнутость
Довели до зеркального блеска и уже другая хренотень – выпуклая такая – стала свободно входить и проворачиваться, туда-сюда…
Мозговой обрадовался – это ж на его участке трудовое достижение.
Ну, а тут Лёха из Подлипного, который недавно дембельнулся, в конце рабочего дня приставил к нашабренной поверхности зубило и говорит:
– Ну, что, Мозговой – долбануть?– и над зубилом молоток занёс.
А Мозговой в ответ усталым тонким голосом:
– Если ума нет, так – долбани.
Лёха пошутил, конечно, но Мозговой его не заложил, хотя и мог бы.
Начальник экспериментального участка Лёня – не помню фамилии. Широкую родинку на верхней губе помню, а фамилию – нет.
Про него ещё не знали – уважать его, или нет. Молодой ещё.
Он до недавних пор сидел за столом мастеров, на первом этаже перед дверью в бытовку, а потом закончил что-то там заочное и поднялся в кабинет начальства.
Потом шёл инженер-технолог, за столом спиной к окну. Но я его даже имени не помню.
И старший мастер Мелай, отец Анатолия.
У него был широкий, горизонтально прорезанный рот и он всегда молчал, в отличие от певучего сына.
Два раза в месяц в кабинет приходила кассирша с брезентовой сумкой – выдавать аванс и зарплату.
В самый первый раз она выдала мне аванс одними рублёвками – штук двадцать.
Когда я принёс свой первый заработок домой, то к приходу мамы разложил деньги на кушетке в кухне. Именно разложил. По одной.
Чтоб больше казалось.
Сказал:
– Мама, это тебе – распоряжайся.
А потом попросил два рубля на сигареты, но не сказал зачем.
Рабочий день начинался в восемь утра.
Мы проходили через тихий ещё Механический в свою бытовку, где вдоль трёх стен стояли фанерные шкафчики и ещё два ряда – спиной к спине – делившие бытовку пополам по продольной оси.
В каждом шкафчике два вертикальных отделения – для чистой одежды, и для полученной на год спецовки.
Поверх перегородки отделений шкафчика – полочка для шапки и свёртка с обедом.
Но мы обедать ходили домой – через забор перемахнул и за пять минут дома.
Пока мы переодевались в рабочее и перекуривали, в Механическом один за другим начинали включаться
Дверь слегка приглушала какофонию трудовых будней, но потом она распахивалась и мастер Боря Сакун выгонял нас на работу; то есть к тискам, или к стеллажам во дворе, где мы, вроде бы, как бы при деле.
Оставшуюся часть дня Боря Сакун проводил сидя перед дверью в бытовку на лавке за столом мастеров, в который он упирался то одним, то другим локтем, непрерывно покуривая сигареты «Прима».
Невысокого роста, с поределыми волосами и какой-то обесцвеченостью в лице, он был всего лишь однофамильцем Влади, потому что оба отрицали какое-либо родство.
На него часто нападал приступ кашля и он стаскивал кепку на лицо и кашлял через неё в ладони.
Если приступ затягивался, он бросал кепку на стол и, воткнувшись в неё лицом доставал очередную сигарету, закуривал и кашель утихал до следующего приступа.
Иногда он подымался из-за стола, чтоб потянуться всем телом – такой мелкий на фоне громыханья Механического цеха, закуривал и снова садился.
Один раз он поманил меня пальцем и, перекрикивая рокочущий вой станков, начал рассказывать как после войны ходил на танцы в клуб Подлипного, а хлопцы стали присикуваться и он убежал, но они погнались и пришлось отстреливаться из кювета пистолетом «вальтер», а ещё на его глазах кончали всесоюзного вора в законе по кличке Кущ, который заехал в Конотоп, но за ним следили и на улице Будённого просто подошли и шмальнули в затылок, тут же и «воронок» подъехал, а ему, тогда ещё молодому пареньку Боре, сказали взять Куща за ноги и помочь закинуть в машину.
– Такого материала, как у Куща на том костюме и сейчас нигде не купишь,– докричал он, снимая пальцами с губ волоконце табака от сигареты «Прима».
Но Боря Сакун не всегда смотрелся таким несчастным и затурканным.
Однажды Владя зазвал меня в Лунатик, посмотреть как наш мастер занимается с балетным кружком.
В зале на втором этаже десяток девушек держались за поручень вдоль зеркальной стены и Боря наш вышагивал вдоль их строя как петушок карра, в коротком ромбовидном галстуке, а как показывал движенье, то закинул ногу чуть не выше головы.
Самое трудное время рабочего дня это последние полчаса.
В эти полчаса времени вообще нет – оно останавливается.
Лучше даже и не смотреть на эти круглые электрические часы над оконными переплётами в торцевой стене. Одно расстройство.
Так и хочется подтолкнуть застывшую стрелку соломинкой.
( … почему соломинкой – не знаю, но именно так мне тогда хотелось, хоть и понимал, что соломинка сама сломается, но не сдвинет эту железяку хренову …)
В Механическом мало-помалу затихают станки.