… а, так вот и текём тут себе, да …
Шрифт:
Вдоль всей левой стены тянутся две ступени под тремя окнам из других помещений, каждое с широким, обитым крашеной жестью, подоконником.
Слева, самое маленькое, с закрытой дверцей-ставенкой – хлеборезка; затем длинный проём-окно кухни, где исходят паром широченные цилиндры никелированных котлов для варки обеда, а рядом с ними пара поваров в солдатских штанах, тапочках на босу ногу и в белых куртках с жирными пятнами. У одного на голове белый матерчатый берет.
В последнем, тоже длинном и без ставен, окне посудомойки слышится шум
Дальняя стена напротив входа – глухая; она отделяет столовую от клуба.
В правой стене, высоко над полом, вставлены деревянные рамы больших окон.
Расставленные на столах миски пошарпанной белой эмали отмечают места посадки на лавках.
Двадцать алюминиевых ложек свалены аккуратной грудой в центре стола – каждый выхватит для себя. Там же порционный черпак и двадцать эмалированных кружек не первой молодости и, на мятом алюминиевом подносе, без малого три буханки серого хлеба формы «кирпичик» порезанные поперёк – каждому по краюхе.
Повара начали швырять на подоконник окна раздатки пятилитровые белые кастрюли, они же бачки, и что-то неразборчиво орать.
Начался первый обед в армейской жизни.
Борщ был красный и горячий. Его разливали по мискам черпаком, из кастрюли принесённой от окна раздатки.
Поскольку миски не меняют то, для получения второго, борщ надо доесть или же сразу отказаться и ждать, когда дежурные принесут бачки с перловой кашей, по кличке «кирзуха».
Если внимательно присмотреться к мелкому узору голенища кирзовых сапог, начинаешь понимать насколько меткое прозвание у армейской каши.
Каша была жидкая и тоже горячая.
Компот разлитый по кружкам из алюминиевых чайников был не таким горячим, но тоже жидким.
Вокруг стоял вокзально-колодезный шум и гам.
Поев, орудия насыщения нужно самому отнести к окну посудомойки и разложить их в соответствующие стопки или кучи. По мере их накопления посудомойщик сам всё сбросит в какое-то из корыт, куда бьёт струя горячей воды из крана.
Теперь можно покинуть столовую и идти к казарме «учебки», чтоб не пропустить следующую команду на построение.
Дальнейший опыт показал, что на завтрак и ужин борща не бывает – они начинаются с «кирзухи», но утром на столах помимо хлеба лежат кубики жёлтого сливочного масла, которое намазываешь на хлеб черенком всё той же алюминиевой ложки.
Если же масло принесено одним куском, его делит на порции наиболее авторитетный военнослужащий из оказавшихся за твоим столом.
Кусок масла может быть уменьшен подошедшим к столу солдатом-старослужащим. Так же как и количество кускового сахара для чая.
Рацион неприхотливый, но выжить можно.
Под осень он ещё более упрощается: на первое – вода с капустой, на второе – капуста без воды, на третье – вода без капусты.
Однако, в кирзухе иногда
А по праздникам к чаю прилагаются даже белые булочки-пышки.
Первое время я не мог есть солдатской пищи.
Не то, чтобы брезговал, а просто, как ни старался, не получалось запихивать в себя всё это. Застревало в горле.
В один из обедов, сидевший за столом солдат более старшего призыва, глядя на мои старательные муки, засмеялся и сказал:
– Ничего! Втянешься – будешь х'aвать всё подряд.
Он оказался прав. Всё дело в том, что в стройбате не едят, а «х'aвают».
– Рота пошла х'aвать – догоняй!
– А что сегодня х'aвать дают?
Как только я перестал есть и начал х'aвать – всё встало на свои места. Иногда даже брал добавку.
Но это уже потом, потому что «молодому», он же «салага», он же «салабон», который подойдёт к окну раздатки с миской, повар поленится уделить черпак «х'aвки», а скорее всего, гаркнет:
– Пошёл на хуй, салабон!
Не потому, что он генетический мизантроп, а просто его тоже шугали и шпыняли, когда он был салагой.
Хотя, может и не послать – исключения везде бывают…
( … за два года срочной службы солдат подымается по иерархической лестнице.
Первые шесть месяцев он – «салага», он же «молодой», он же «салабон».
Последующие полгода – после призыва новых «молодых» – он становится «черпаком».
Год службы позади, после тебя уже привезены ещё два призыва и ты – «фазан».
Последние полгода над тобою нет старослужащих, ты сам – «дед».
И, наконец, министр обороны подписал приказ об увольнении в запас военнослужащих срочной службы призванных, как и ты, два года назад, начинается демобилизация, ты – «дембель»!
Терминология иерархии не столь уж и иероглифична.
«Молодой» стало быть младший; «черпаку» доверяется делёжка х'aвки за столом – «молодому» рано, а старшим «за падл'o»; «фазан» ушивает хэбэ штаны, чтоб в обтяжку были и вообще пижонит; «дед», как противоположность «молодому»; «дембель» – удобопроизносимая аббревиатура «демобилизованного».
Чтобы пройти эту лестницу, надо прожить два года.
В восемнадцать-двадцать лет такое количество времени кажется вечностью. К тому же, качество времени в армии непредсказуемо: какие-то дни пролетают чуть начавшись, и наоборот – порой, по твоим ощущениям прошла, как минимум, неделя – ан нет! – это всё ещё сегодня.
Второй разновидности времени в армии больше, чем первой.
Всех тяжелее дембелям, допёршим до финиша эту глыбищу в два года – у них каждый час становится вечностью наполненной томлением души, неотвязной тревогой, неверием, что такое возможно.