… а, так вот и текём тут себе, да …
Шрифт:
– Ох, и голодно нам…
Ох, и холодно нам…
Лес кончился, пошла тропа вдоль железнодорожной насыпи, а впереди ещё больше половины пути.
До чего, всё-таки жрать хочется…
Когда показался большой щит на въезде в город с надписью «Ласкаво просимо!», я почувствовал, что дальше не могу и свернул в заросшую травой канаву,
И по всей канаве ни одной былинки из тех, что мы когда-то показывали друг другу на Объекте.
Всё только лишь спарыш да такие же несъедобные одуванчики.
Ещё эти вот, с метёлочками наверху.
Я вытаскиваю их верхушки и жую мягкую часть стебелька. Нет, это не еда…
И ещё малость полежав в канаве, я еду к дяде Ваде домой.
Там я оказался самым первым из гостей.
До этого летнего дня я нос воротил от сала, и мама мне говорила:
– Может тебе марципанов на блюдечке?
Но после него знаю – нет ничего вкуснее ломтя сала на краюхе чёрного хлеба.
( …кому-то не кошерно? Ну, и ладненько! Мне больше достанется!..)
В июле мы – брат с сестрой и я – поехали в военно-патриотический лагерь в городе Щорс. Путёвки предложили в школе, совсем недорого.
Пришлось мне опять одевать пионерский галстук.
Щорс стоит в стороне от магистралей, поэтому туда надо ехать на дизельном поезде часа четыре.
Там нас ждала обычная пионерлагерная рутина: мёртвый час после обеда, редкие выходы через город к речке– купаться возле железнодорожного моста.
Хорошо, хоть библиотека есть.
Правда, случился один необычный день.
После подъёма в столовой собрались одни только ребята. Старшая пионервожатая объявила, что наших девочек похитили, после завтрака идём их искать.
Ну, прямо как в детстве; казаки-разбойники. Отыщем полонянок по стрелам на песке лесных тропинок.
Там, где лес кончился и пошли ровные ряды сосновых лесопосадок, дорога вывела на перекрёсток. Куда теперь?
Мы разделились на поисковые группы.
Я и двое ребят пошли направо.
Дорога вернулась к опушке и привела к одинокой хате за низким штакетником. Наверное, лесник тут живёт.
Во дворе ни души, даже собаки нет. Поближе к хате, под деревом, пустой гроб – и крышка рядом.
А что остаётся делать, если тебе в детстве баба Марфа читала «Русские былины»?
Конечно, я лёг в этот гроб и попросил ребят накрыть меня крышкой – как Святогор просил Илью Муромца.
Они исполнили мою просьбу. Я полежал в тесной темноте, совсем не страшно, приятно пахнет стружкой из рубанка; потом я попробовал сдвинуть крышку, но она не поддалась – наверное, они уселись сверху.
Кричать я не стал – начитанный, знаю, что от каждого вопля, как от удара мечом Ильи Муромца, гроб будет окольцовываться дополнительным железным обручем.
Я ещё подождал, а потом легко сдвинул крышку
Вокруг было тихо и пусто. Тем ребятам, наверное, жутко стало сидеть в безлюдном дворе на молчаливом гробу.
Когда я вернулся к перекрёстку, все уже были в сборе, и похищенные девочки тоже – пора возвращаться в лагерь на обед.
До конца смены в том лагере я не пробыл; старшей пионервожатой позвонили из конотопского горкома комсомола и сказали, что мне нужно ехать в лагерь подготовки комсомольского актива в областной центр, город Сумы.
В последний вечер перед отъездом, в лагерь пришли местные щорсовцы и хотели устроить мне разборку.
Они даже всовывались в окно спальни и жестами показывали, что мне – кранты.
То ли я неудачно им как-то возразил во время купания под мостом, или какая-то из местных девочек, отдыхающих в лагере, пожаловалась им, что я слишком много о себе воображаю и выделываюсь.
Не влезли они потому, что в спальне была вожатая.
Она ещё потом сопровождала меня через тёмный лагерь в отряд моих сестры и брата – попрощаться перед отъездом.
В сумском лагере подготовки комсомольского актива ребят из Конотопа было четверо и мы жили в палатке с четырьмя койками, а обе наши девушки в одной из спален длинного одноэтажного корпуса.
Ещё в лагере было отдельное здание столовой и сцена-раковина перед рядами скамеек из брусьев, в окружении полузасохших сосен.
На этих скамейках до обеда мы записывали лекции в выданные нам блокноты – убей не помню о чём.
Когда-то, в пионерлагере за Зоной, палатка старшего отряда казалась мне частью волшебно-былинного мира, я испытывал чувство благоговения в зачарованном пространстве меж её стен с трепетными тенями листвы на тёплом от солнца брезенте.
Теперь же, в лагере комсомольского актива, палатка, где мы валялись поверх заправки своих коек, была просто палаткой без всякого театра теней по сторонам.
( …как много мы теряем вырастая…)
Я был самым младшим в конотопском отряде. Ребята постарше вели солидные беседы про преимущества «волги» над «победой», и про обкатку мотоциклов, и что какой-то сосед женился в возрасте восемнадцати лет от роду; идиот – ему ещё надо во дворе с пацанами в футбол гонять.
Один из наших умел играть на гитаре. Он одалживал её у кого-то в длинном корпусе.
В его репертуаре насчитывалось всего две песни – про город, куда не найти дороги, где у жителей мысли и слова поперёк, а руки любимых вместо квартир; и ещё одна – «…идёт скелет, за ним другой…»
Но и на эти две всегда сходилась аудитория из соседних палаток и девушки из корпуса.
Я попросил его научить меня. Он показал мне два аккорда, чтоб я тренировался выбивать ритм «восьмёрку».
На кончиках пальцев левой руки пробороздились глубокие вмятины от гитарных струн. Было больно, но очень уж хотелось научиться.