А тебе слабо?
Шрифт:
– Вот что я тебе скажу, – её улыбка лучится смесью кокетства и коварства. – Если проводишь меня до машины и откроешь мне дверь, я дам тебе телефон.
Могу.
Она выходит на влажный ночной воздух, вприпрыжку бежит по тротуару к парковке. Вот не думал, что она такая попрыгунья. Впрочем, неважно – она прыгает, а я иду за ней, наслаждаясь вкусом победы.
Победа длится недолго. Я замираю посреди тротуара. Как только Скейтерша переступает через жёлтые парковочные линии, за которыми стоит дряхлая ржавая машина, оттуда мгновенно материализуются два парня грозного
– Чем-нибудь помочь, дружище? – спрашивает меня тот, что повыше. Руки у него до плеч покрыты татуировками.
– Нет.
Я засовываю руки в карманы и принимаю расслабленную позу. У меня нет никакого желания ввязываться в драку, тем более находясь в меньшинстве.
Татуированный вразвалку идёт через парковку и наверняка дошёл бы до меня, если бы не второй парень, глаза которого скрыты за длинной чёлкой. Он встаёт прямо перед Татуированным, перекрывая ему путь, однако его поза ясно говорит о том, что он тоже не прочь перемахнуться со мной.
– Какие-то проблемы, Бет?
Бет. Даже не верится, что у такой упрямой девицы может быть такое нежное имя. Она как будто читает мои мысли, потому что губы её растягиваются в торжествующей усмешке.
– Уже нет, – отвечает она и запрыгивает на переднее сиденье машины.
Парни идут к машине, не сводя с меня глаз, будто я такой идиот, что могу кинуться на них сзади. Автомобильный двигатель с рёвом оживает, и машину бросает в такую дрожь, словно она держится только на скотче.
У меня нет никакого желания поскорее вернуться внутрь и рассказать друзьям о том, как я облажался, поэтому я остаюсь на тротуаре. Машина медленно проезжает мимо, а Бет прижимает ладонь к пассажирскому окну. На её ладони чёрным маркером написаны слова, знаменующие моё поражение.
«Не можешь».
Бет
Нет ничего лучше ощущения тепла одеяла, только что вынутого из сушки. Тепла сильной руки, лежащей на моём лице, перебирающей мои волосы. Вот если бы жизнь была такой… всегда.
Я могла бы прожить тут всю жизнь, в подвале дома моей тёти. Где кругом стены. Никаких окон. Всё чужое осталось снаружи. Люди, которых я люблю, – внутри.
Ной – волосы скрывают его глаза, не позволяют миру увидеть его душу.
Исайя – его руки покрыты прекрасными татуировками, которые отпугивают нормальных людей и восхищают свободных.
И я – в поэтическом экстазе от ощущения внутреннего спокойствия.
Я пришла сюда в поисках безопасности. Они – потому что у системы семейного патроната не так много свободных домов в распоряжении. Мы остались здесь потому, что оказались потерявшимися кусочками разных пазлов, уставшими не подходить ни к одной картинке.
Год назад Ной и Исайя купили в «Гудвилл» [2] диван, гигантский матрас и телик. Барахло, выброшенное кем-то за ненадобностью. Стащив всё это вниз по лестнице в подземелье, ребята сделали для нас дом. Они стали моей семьёй.
2
Goodwill –
– Я носила бантики, – говорю я. Мой голос звучит странно. Как эхо. Издалека. И я говорю ещё, чтобы лучше расслышать эту странность. – Много бантиков.
– Мне нравится, когда она такая, – говорит Исайя Ною.
Мы втроём устроились на кровати. Ной сидит в ногах, привалившись спиной к стене, допивает очередное пиво. Мы с Исайей обнимаемся. Мы так делаем, только находясь в особом приподнятом расположении духа, потому что тогда это не считается. Когда ты в невесомости, вообще ничего не считается.
Исайя снова запускает руку в мои волосы. От этих нежных подёргиваний хочется закрыть глаза и уснуть навсегда. Блаженство. Настоящее блаженство.
– Какого цвета?
Привычные резкие нотки исчезают из голоса Исайи, теперь в нём остаётся только ровная глубина.
– Розовые.
– И?
– Платьица. Я любила платьица.
Я хочу посмотреть на него, но ощущение такое, будто приходится поворачивать голову в песке. Моя голова лежит у него на животе, и я улыбаюсь, потому что жар его тела через футболку обжигает мою щёку. А может, я улыбаюсь потому, что это Исайя, ведь только он может заставить меня улыбаться.
Мне нравятся его тёмные коротко подстриженные волосы. Его добрые серые глаза. Нравятся кольца в его ушах. Ещё нравится… что он такой горячий.
– Хочешь платье, Бет? – спрашивает Исайя.
Он никогда не насмехается надо мной, когда я вспоминаю о своём детстве. Наоборот, это один из редких случаев, когда он задаёт мне вопросы.
– А ты мне купишь?
Не знаю, почему, но от этой мысли у меня радостно щекочет в груди. Крошечный ясный уголок моего мозга пытается напомнить, что я давно не ношу платья и терпеть не могу бантики. Но остальная часть моего разума, погружённая в сладкую дрёму, наслаждается игрой в воображаемую жизнь: с платьицами, ленточками и кем-то могущественным, способным воплотить в жизнь мои самые безумные мечты.
– Да, – не раздумывая, отвечает Исайя.
Лицо становится тяжелее, потом то же самое происходит со всеми остальными частями тела, включая сердце. Нет, я этого не хочу. Я закрываю глаза и приказываю, чтобы всё стало как раньше.
– Она готова. – Голос Ноя звучит обеспокоенно. – Мы слишком долго тянули.
– Нет, всё нормально.
Исайя поворачивается, кладёт мою голову на что-то мягкое и пушистое. Он даёт мне подушку. Исайя всегда обо мне заботится.
– Бет? – его тёплое дыхание щекочет мне ухо.
– Ага, – сонно шепчу я.
– Переезжай с нами.
Прошлой весной Ной окончил школу и освободился от опеки приёмной семьи. Теперь он съезжает отсюда, и Исайя едет вместе с ним, хотя официально он не может выйти из-под опеки до следующего года, когда ему исполнится восемнадцать и он окончит школу. Но моей тётке совершенно по барабану, где будет жить Исайя, главное – чтобы она продолжала регулярно получать чеки от штата.
Я хочу отрицательно помотать головой, но в песке это сделать не так-то просто.