А теперь любите меня
Шрифт:
В зоологии гусеницу, которая готовится превратиться в бабочку, называют Хризалидой.
Декан, который также возглавлял известную больницу, принял меня в своем кабинете, при встрече он дружески похлопал меня по спине.
— Мои поздравления, — сказал он.
И гостеприимным жестом пригласил меня сесть.
Он уселся сам, еще раз меня поздравил, а затем поставил локти на огромный письменный стол, который нас разделял.
— Я хотел бы поговорить с вами кое о чем, —
Он говорил так торжественно, словно предлагал мне все Средиземное море. Он взволнованно всматривался в мое лицо и пытался понять, как я отвечу, и я сделал вид, будто только что узнал, что все Средиземное море теперь принадлежит мне. Ему это понравилось.
— Мы сейчас работаем над несколькими проектами; я полагаю, вы еще не слышали об ИСС?
— Нет, — ответил я.
— Искусственная силиконовая сетчатка! — выкрикнул он. — Электронный чип, состоящий из фоторецепторов. Его помещают в глубине глаза, между слоем нейронов сетчатки и ее мембраной. Свет, попадающий на фоторецепторы, трансформируется в электрический ток, ток идет к нейронам сетчатки, а затем передается в мозг через оптический нерв!
Думаю, я не ошибся бы, если бы сказал, что в этот момент у Декана случилась эрекция.
— Вы понимаете, что это значит? — спросил он.
— Возвращение зрения слепым, — ответил я.
Он удовлетворенно усмехнулся.
— Ну, мы пока еще этого не добились, но, поверьте мне, ИСС однажды перевернет жизнь незрячих!
И пока он упивался потрясением, которое я для него изобразил, я думал об Иисусе, который тоже возвращал зрение слепым, но которому для этого нужна была только грязь.
10
У меня был месяц каникул, целый месяц. Декан дал мне свою визитку и сказал позвонить в начале июля. «Отдохните, пока ждете, — произнес он, — вы это заслужили».
Когда я вышел из его кабинета, я вернулся в холл факультета — туда, где объявлялись результаты. Студенты все еще стояли там группками, и поскольку было известно, откудая вернулся, я тут же стал знаменитостью.
Юлия радовалась за меня, а так как и сама прошла по конкурсу, она была рада и за себя тоже. Она улыбнулась и заговорила со мной, и никому не показалось странным то, что мы с ней общаемся.
Один из крутых друзей Юлии подошел к нам. « Пойдем! — сказал он, глядя на нее и на меня. — Идем, пропустим по стаканчику!»
В кафе всем, как по волшебству, вдруг понадобилось знать, из какого я лицея, где я жил, чем я хочу заниматься в будущем. Само собой, в этот раз я подготовился.
У меня греческие корни, я вырос в Пансионате и я избрал для себя путь хирурга.
Что касается моих корней, я выбрал Грецию в
О Пансионате я не солгал. О планах на будущее надо было хоть что-то сказать; я же не собирался признаваться в том, что выбрал медицину, потому что это сложно, или в своем открытии: чем больше мы преуспеваем в чем-то сложном, тем больше нас любят.
11
Меня приглашали на обеды и ужины, бранчи, барбекю и пикники. Я сделал вывод, что люди, которые тебя любят, ценят твою компанию во время еды.
Я также заметил, что люди, которые тебя любят, часто тебя фотографируют во время еды. Большая часть таких фотографий — групповые фото, где все буквально налезают друг на друга. Я знал, что на фотографиях нужно принимать очень счастливый вид, и я улыбался изо всех сил, думая, что, возможно, эту фотографию однажды повесят на стену.
В действительности людям, выросшим в семье, не приходит в голову, что у тебя может не быть фотографий. Как будто детские фотографии — доказательство того, что человек существовал.
В первый день стажировки Декан познакомил меня со своей командой. Они так же, как он, приходили в восторг от слов вроде « гемикорпорэктомия».
Во время учебного года я прочел в учебнике, что гемикорпорэктомия — ампутация нижней половины тела,и мне это определение показалось глупым. Зачем уточнять, что речь идет именно о нижнейполовине?
Один из профессоров команды Декана, женщина лет пятидесяти, подошла ко мне. У нее был серый пушок над губой. Над верхней губой, само собой.
— Сегодня после обеда я собираюсь делать гемикорпорэктомию, — сказала она. — Не хотите ли ассистировать?
Она говорила так, будто предлагала пойти с ней в парк аттракционов, и я понял, что нужно с энтузиазмом согласиться, а затем поблагодарить.
— Идемте обедать! — сказал Декан в 13 часов.
За столом все ели говяжью вырезку и говорили об ампутации. Я смотрел, как госпожа профессор режет мясо. «Вы увидите, —заговорщицки шепнула она мне, — это одна из самых впечатляющих операций!»
Как можно восхищаться идеей ампутировать кому-то половину тела? В тот день я понял, что эта женщина — повернутая, психопатка на воле, за которой никто никогда не погонится, чтобы поймать и изолировать от других людей.
Я смотрел, как они едят и говорят.