А ты гори, звезда
Шрифт:
Через неделю-другую Максим, вороша кудряшки своих черных волос, делился с Иосифом грустными размышлениями о бесплодно потерянном времени из-за увлечения народническими идеями. Сетовал, как трудно доставать марксистскую литературу и потому приходится порой читать черт знает что. А пока разберешься в прочитанном, оно все-таки давит на сознание.
Иосиф заговорил о кружках самообразования.
— Ну, были тут кружки Заичневского, — отозвался на это Максим. — Так они чисто народнические. Мы с Лидией как раз в них и набрались ложных идей. А потом, когда стали читать труды марксистов, видим, не то.
— Вот статьи Плеханова… — раздумчиво начала Семенова.
— Ну!
— Свой кружок… А что? — Глаза Семеновой загорелись. — Хорошо!
— Н-да… Пригласить бы Родзевича-Белевича, — оживился и Максим. — Товарищ надежный.
— А кто он такой? — спросил Иосиф.
— Сотрудник здешней газеты. Через него мы только и достаем хорошую литературу. У него связи с Петербургом.
— Пригласить можно и землемера Алексея Яковлевича Никитина, — подсказала Семенова.
— Ну, конечно, без всяких сомнений! — с какой-то особой многозначительностью взглянув на сестру, засмеялся Максим. — Только сейчас Никитин в отъезде.
— Вернется, — спокойно сказала Семенова и слегка покраснела. — А еще я назвала бы Володю Русанова.
— Семинарист, — как-то неопределенно протянул Максим. — Его все к Ледовитому океану тянет.
— Ну и что же? — возразила Семенова. — Он по складу своего характера исследователь, ученый. Поможет нам в теориях разбираться.
— В теориях каждый должен хорошо разбираться, — усмехнулся Иосиф. — Худо, если кто-то один у нас окажется на правах оракула, а остальные будут внимать ему…
В следующий раз они собрались уже впятером. Кружок родился и начал работу.
Встречались чаще всего за городом, на крутом берегу Оки, меняя каждый раз место встречи. Беседовали не подолгу и расходились в разные стороны. Кто с букетом цветов, кто обстругивая перочинным ножом таловую палочку.
С первых встреч Иосиф предупреждал:
— Товарищи, прежде всего конспирация.
Русанов было воспротивился: есть ли смысл играть в заговорщиков, коли в их встречах и делах не будет ничего предосудительного с точки зрения полиции? Но тотчас же ему очень резко ответил Родзевич: тогда и собираться нет никакого смысла, если не заниматься ничем «предосудительным». А Максим прибавил, что разгром кружков Заичневского — достаточно убедительный пример беззаботного отношения к конспирации и что Дубровинский прав: осторожность необходима. На том и поладили.
— Нет, мы не заговорщики, — заключил Иосиф, — но мы политическая организация, само название которой приводит полицию в ярость. И конспирация совсем не забава, как оценил ее Русанов. Это, может быть, сама жизнь наша! Игра? Да, мы должны научиться играть. Но играть всерьез, стать хорошими артистами. И этого по обстоятельствам тоже требует конспирация.
Как-то так повелось, что на собрания кружка Родзевич приходил последним. На него не сердились. Он всегда приносил что-нибудь интересное: нелегальные брошюры, листовки, весточки из Москвы и Петербурга. Всех еще занимали отзвуки таких событий, как смерть императора Александра III и восхождение на престол Николая II.
Родзевич рассказывал, что на следующий же день после кончины «августейшего» в Москве, на заборе одного из домов по Большой Семеновской, появилась написанная карандашом прокламация: «Да здравствует республика! Скончался варвар-император». Неделей позже в Московском университете начальство затеяло сбор денежных средств на венок «в бозе почившему». Произносили на кафедрах
— Знамение времени! — посмеивался Максим.
— Интересно, как себя чувствует наш новый «обожаемый» император, когда ему такое докладывают? — спрашивал Русанов.
Родзевич продолжал рассказ:
— Студенты, разумеется, тоже бывают всякие. Нашлись и такие, что задумали обратиться к царю с петицией. Так и так, мол, вы нам немного свободы, а мы вам — заверения в совершеннейшей преданности. Петиция — от имени «всех студентов России». Но надо собрать подписи! Вот и помчались агентики из одного университета в другой — в Варшаву, в Ярославль, в Харьков, а тем временем императору доложили, что именно в Варшавском и в Петербургском университетах многие студенты вообще отказались принести ему присягу. И он, что называется, «собственной его величества рукой» начертал тогда хладнокровную резолюцию: «Обойдусь и без них!»
— Сочно! — не выдержал Дубровинский. — Ай да Николай!
— Ну, а что же все-таки с петицией? — спросила Семенова.
— А! — Родзевич пренебрежительно махнул рукой. — Не только некоторые студенты, но и более умудренные жизнью люди воспылали надеждой, что вот, мол, новый царь-государь одарит своей милостью и прочее. Повели вольнодумные разговоры. А что последовало на деле? Я почитаю вам сейчас письмо из столицы. — Родзевич сунул руку в боковой карман пиджака, извлек оттуда несколько густо исписанных листков, отыскал нужное место: — Вот! Выдержка из речи Николая Второго на приеме представителей дворянства, земств и городов: «Мне известно, что в последнее время слышались в некоторых земских собраниях голоса людей, увлекшихся бессмысленными мечтаниями об участии представителей земства в делах внутреннего управления. Пусть все знают, что я буду охранять начала самодержавия так же твердо и неуклонно, как охранял их мой незабвенный покойный родитель…» Вот вам и петиция!
— Борьба! Только всенародная борьба против деспотии! — выкрикнул Максим. И потряс кулаком.
— «Всенародная»… — с усмешкой отозвался Родзевич. — Ну вот и такая борьба предлагается. — Он перебросил несколько листков: — «Семнадцатого января произнесены слова, которые представляют собою историческое событие. Борьба объявлена с высоты престола, и нам, русским конституционалистам, остается только принять вызов…» Да. И называется это «Манифест русской конституционной партии». Итак, вызов принят. А далее: «Мы обращаемся ко всем слоям русского общества, непосредственно заинтересованным в изменении существующего строя…» Во как! Слушайте, слушайте! «Мы призываем все партии к единению на почве общего желания конституционного образа правления…» Подайте, ваше величество, косточку с вашего стола! Позвольте разделить с вами бремя государственной власти: вам — свобода действий, нам — свобода слова!