А ты гори, звезда
Шрифт:
Рабочий класс, пролетариат — вот главная движущая сила революции. Содействовать росту классового сознания пролетариата — значит ковать оружие, наиболее опасное для самодержавия.
Ну, а потом, когда оружие будет выковано, кто поведет за собой пролетариат? Это же — миллионы! Кто будет во главе миллионов?
Организация, партия… Да, но как создать ее? Не в рассуждениях, а на деле. Как создать ее под «недреманным оком» жандармов, полиции, когда провалы даже простых просветительских кружков следуют один за другим? Кружков, никак не связанных между собой. А партия рабочих… Это же вся Россия! И не иначе как вся Россия. Только тогда партия будет
Иосиф задумчиво провел рукой по лицу. Вдруг ощутил, что на верхней губе у него топорщатся жесткие волоски. «Усы», — чуть улыбаясь, подумал он.
Вспомнилось прочитанное давным-давно на обложке «Нивы» рекламное объявление: «Настоящим мужчиной юноша становится лишь тогда, когда он сможет закручивать свои усики. Юноши! Пользуйтесь нашим патентованным средством „Оксоль“, и менее чем через полгода вы станете обладателями пышных усов. Вы будете мужчинами! Препарат высылается тотчас по получении почтового перевода». Вот как нетрудно, оказывается, повзрослеть. И ведь потянулась было тогда рука к почтовому бланку: в десять лет очень хотелось приобрести за полтинник пышные усы и звание мужчины. Но вошла мать, увидела журнал, бланк перевода, сообразила, в чем дело, и возмущенно всплеснула руками: «Ося! Это же чистое жульничество, афера! Придет пора — усы у тебя вырастут сами». Ну вот, пора эта, кажется, пришла. И теперь, если бы ты, Иосиф Дубровинский, даже и захотел остаться мальчиком, все равно ты мужчина. Рассуждай и действуй уже как мужчина.
У тети Саши в Орле им будет, конечно, неплохо. Спокойней, сытнее. Можно устроиться и в дополнительный класс реального училища, чтобы потом поступить в университет. Да, в Орле ожидает много заманчивого, да… Но в Курске остался «кружок саморазвития», куда более интересный и содержательный, чем любой урок в казенных школьных стенах. Остались братья Павловичи с их будоражащими душу рассказами. Остались добрые друзья, на которых можно было во всем положиться, как на самого себя.
Неужели в Орле ничего этого не будет? Снова парта, крутой берег Оки и удобная комната в просторном доме тети Саши по Волховской улице, главной улице города…
Прощаясь, один из Павловичей сказал: «Ну, Ося, счастливой дороги! И всяческих удач тебе на новом месте. А в Орле ты все же приглядывайся. Повнимательнее. Возможно, и там есть похожий на наш марксистский кружок. Продолжай! Знаю, в Орел был выслан из Москвы Григорий Мандельштам, знаю, там жил Заичневский — не может быть, чтобы они не оставили никакого следа, не такие это люди. Но адресов дать я тебе не могу, нет их у меня. Действуй сам. Только, когда станешь искать единомышленников, Ося, будь осторожен. Повторяю: прежде всего осторожен!» Так предостерегал когда-то и Василий Сбитнев. А вот же и сам, конспиратор очень опытный, попался в лапы жандармам.
Создать партию пролетариев, революционеров… А с чего же начать? Кто начнет? Как отыскать, сблизиться с таким человеком, который способен начать? И после, с ним вместе, до конца, до победы!..
Плеханов, похоже, начал уже. Но он живет неведомо где, за границей, никак не подашь ему свой голос: «Я тоже готов. До конца. С вами вместе». И не выйдешь на площадь, скажем, в том же Орле, не крикнешь: «Друзья, кто за свободу — ко мне!» А выжидать, когда тебя найдут, позовут другие, избегать даже малейшего риска — ну, нет! Василий Сбитнев, между прочим, сказал тогда: «Воспитывать в себе труса тоже не следует».
Иосиф усмехнулся, припомнив, как в Кроснянском волостной старшина Польшин накостылял
Ночная темень стала как будто чуточку реже. Много разъездов и полустанков пробежал поезд, много делал и остановок. По расчету времени скоро быть бы уже и Орлу. А спать не хочется, никак не хочется.
Меняется не просто адрес — меняется жизнь. Неизвестно, как она сложится в Орле для каждого из семьи, но для него-то совершенно ясно одно: беззаботное детство, зоревая доверчивая юность теперь останутся уже навсегда только лишь теплым, милым воспоминанием, останутся в памяти, как игрушки, подаренные при отъезде соседским мальчишкам.
Мать спала, нервно подрагивая плечами. Иногда тихо стонала. Ее точит медленная болезнь. И еще заботы о семье, о детях. Всех надо обуть, одеть, накормить. В Орел она едет с радостью и с чувством стесненности. Добрый, щедрый человек тетя Саша, но все-таки что там ни говори, а сядут они ей «на шею». Преодолеть в себе сознание этого нелегко. Бедная мама!
Большие огорчения причиняет ей Григорий. Юнкерские с золотом погоны на плечах не сделали сердце его золотым. Он сух, заносчив, себялюбив. Присылает письма домой только к праздникам Нового года, пасхи и рождества. Пишет, явно подчеркивая, что выполняет сыновнюю обязанность. Да, лишь обязанность. И знать это грустно им всем, а матери в особенности.
Ну, а если бы она еще знала, что и второй ее сын, Иосиф, может быть, тоже не оправдает надежд? Пусть совсем по-другому, но все-таки не оправдает. Он не станет ни торговцем, ни арендатором, ни владельцем мастерской. Он не будет искать путей к сытой, обеспеченной жизни. А ведь каждой матери хочется, чтобы детям жилось хорошо. Ну, не обязательно стать им торговцами, или арендаторами, или владельцами мастерской, но все же надо приобрести какое-то солидное положение в обществе. Мама, мама, она привыкла видеть «общество» только с одной стороны. Он, Иосиф, видит его совсем с другой. И он не может, никак не может избрать себе иной путь, кроме пути в революцию. Если бы мама предполагала это!
Нагнулся, заботливо поправляя шаль на ее плечах. «Если бы только она предполагала!..»
И не догадывался, что мать знает все. Незадолго до выдачи ему свидетельства об окончании Курского реального училища директор училища вызвал ее к себе, беседовал с нею и все выпытывал: каковы настроения Иосифа, что он читает дома, с кем поддерживает знакомство? Намекал, что есть некоторые предположения… И просил, «дружески просил мадам Дубровинскую» обратить на поведение сына вне школы особое внимание, пресечь все сомнительные связи, если есть таковые. Слегка пугал, что не внять его словам — значит поставить под угрозу будущность сына и — кто поручится? — может быть, даже будущность семьи.
Не знал Иосиф и о том, как ответила директору мать. Не знал, что сказала она очень сдержанно, гордо, хотя и волнуясь: «Господин директор, я поняла. Но Ося никогда не позволит себе ничего плохого». А придя домой, постояла над рабочим столом сына, над сумкой, набитой книгами, ничего не тронула, но потом долго сидела задумавшись. Ему же, Иосифу, не задала ни единого вопроса.
А поезд все катился и катился. На крутых закруглениях истошно орал паровоз. Рассвет постепенно сменился желтой зарей. Небо казалось исчерченным тонкими стрелами перистых облаков.