А ты гори, звезда
Шрифт:
Давясь радостным смехом и таща что-то в стиснутом кулачке, пробежал наголо остриженный карапуз, за ним вдогонку кинулся прыщавый юнец, должно быть, его старший брат. Они затеяли возню, толкая стоящих у окна мужчин и вызывая этим их неудовольствие. Появилась поджарая дама, одетая в дорожный халат. Прикрикнула строго на малыша и потащила его за ручонку, но он вырвался, проюлил между ног прыщавого юнца и скрылся в одном из соседних купе. Дама вызвала мужа, тоже худосочного, с неприятно отвисшей нижней челюстью, и тот отправился вдоль вагона в поисках своего непослушного чада. Дубровинскому
Вскоре пришел и Владислав. Поправляя прическу, тут же завел новый разговор.
— Вы следите за ходом заседаний Государственной думы, Иван Николаевич? — спросил он. — И как вы находите последнее выступление Кузнецова по поводу борьбы с пьянством?
Дубровинский не следил и в его положении не мог следить за ходом думских заседаний, но он знал, что Кузнецов эсдек, меньшевик, избран депутатом по рабочей курии от Екатеринославской губернии, знал его лично и мог предположить, какую речь произнес Кузнецов.
— Это одно из самых страшных зол, и с ним надо бороться со всей беспощадностью, — сказал Дубровинский. — Поощрение пьянства — это поощрение самых низменных свойств души человеческой.
— А государственные доходы?
— Они не уравновешивают наносимого государству ущерба. Ущерба отдельным людям — тем более.
— Позвольте, но ведь правительство всеми мерами борется с пьянством! Поощряется не пьянство, а продажа вина. Это разные вещи. Кузнецов же доказывает, что вообще нет никакой борьбы и надо, как наиболее радикальное средство, ввести в России «сухой закон». Но это не реалистично! Веселие Руси — есть пити!
— Пити есть и великая скорбь Руси, — возразил Дубровинский. — Один скачет, а другой плачет.
— По профессии я адвокат, но я готов защищать на суде только преступника, а отнюдь не преступление. Убийца может быть оправдан, но убийство — никогда!
— Иными словами, следует бороться со злом, потакая его носителям? Я вас правильно понял, Владислав? — с легкой иронией спросил Дубровинский.
— В данном случае я оправдываю правительство и осуждаю распущенность человеческую, носящую имя пьянство!
— Недавно вы утверждали, что вообще человека нет, а есть мужчины и женщины, и для них главная проблема — проблема пола. Как мы теперь должны расставить все эти понятия?
Владислав вдруг легко рассмеялся.
— Вот оно, в чистом виде математическое мышление. Вы к какой-нибудь партии принадлежите?
— А к какой партии вам хотелось бы меня причислить?
— Разумеется, к нашей, я «октябрист», но это немыслимо, у нас с вами, чего ни коснемся, взгляды резко расходятся. А не хотел бы причислить я вас — так это к эсерам!
Теперь уже Дубровинский рассмеялся.
— Рад доставить вам удовольствие, эсером быть не собираюсь.
— Отвратительная партия! Кровавая, беспринципная, интриганская партия! Один Азеф в ней чего стоит!
— Да, да! — Еще в первые дни по прибытии в Вологду Дубровинский от Варенцовой узнал, что под Новый год ЦК партии эсеров печатно известил о разоблачении им провокаторской роли Евно Азефа, одного из наиболее деятельных членов ЦК, разрабатывавшего самые
— Как бы не так! — воскликнул Владислав. — С чего вы взяли? В том-то и штука, что Дума на прошлой неделе большинством голосов признала удовлетворительными и исчерпывающими объяснения правительства по делу Азефа. Сиречь, он прощен! Вы не следите за работой Думы, Иван Николаевич!
— Правительство и Дума прощают Азефу убийства крупнейших государственных деятелей? — Дубровинский продолжал свою игру. — Невероятно!
— Прощают, — подтвердил Владислав. — И я использую ваше сравнение. Прощают, очевидно, потому, что одни политические убийства уравновешивают собою другие убийства. И, может быть, тоже к выгоде правительства. — Сделал поощрительный жест рукой: — Иначе кто же согласится быть провокатором!
Он сладко потянулся, глянул в окно.
— Кажется, скоро Вильна, — сказал Дубровинский. — Мне там сходить. Не скажете, который час?
— Отчего же. — Владислав сдвинул обшлаг накрахмаленной рубашки и спохватился: — Ах, да, я снял часы, когда выходил в туалет! — На столике не было ничего, на диване тоже. — Пожалуй, я их сунул в карман пиджака.
Но в пиджаке, висевшем на крючке у двери, часов не оказалось.
Владислав в растерянности развел руками.
— Ничего не понимаю… Куда же они могли деваться? Не иголка. Массивный золотой браслет…
Вдвоем обшарили все уголочки, расправили складки диванных чехлов. Без пользы. И в туалете — вдруг память подвела? — пропажа не сыскалась.
— Странно, странно, — повторял Владислав. Лицо у него стало сухим, неприветливым.
Дубровинскому тоже стало неловко, на какое-то время в купе он оставался один. Он припоминал. По коридору пробегал карапуз, что-то держа в зажатом кулачке. Но кулачок у него был стиснут раньше, чем он добежал до раскрытой двери купе. Потом за карапузом гонялся прыщеватый юнец.
Передвигались мужчины с папиросами, уклоняясь от возни, какую затеяли эти два брата. Кажется, и тощая дама вмешивалась в их потасовку. Но можно ли бросить на кого-либо из них хотя бы тень подозрения? Во всяком случае, он, Дубровинский, этого не может сделать!
— Иван Николаевич, я должен буду вызвать кондуктора и заявить ему о свершившейся краже, — сказал Владислав. И это похоже было и на простую просьбу помочь своим советом и на серьезную угрозу объявить своего спутника похитителем часов, если тот добровольно их не вернет.