А у нас во дворе…
Шрифт:
— Сейчас! — Ариадна тянула из кармана прыгалку. Ручка прыгалки была толстовата, но всё-таки пролезла сквозь сетку и толкнула дверь.
Одна створка распахнулась. Только одна. Потому что в другую упиралась нога сидящего на полу человека.
Это был старый музыкант. Он сидел с закрытыми глазами, судорожно хватая ртом воздух. Тяжело, рывками поднималась и опускалась его грудь.
— Душно… тяжко… — задыхаясь, вымолвил он.
— Надо вызвать «скорую помощь»! Я позвоню из нашей квартиры! — Родион побежал наверх, с лестницы крикнул: — Не отходи от него,
Некотуха стояла на ведре, чтобы быть ближе к старому музыканту, и сквозь сетку говорила без умолку самые добрые, ласковые слова, какие бабушка находила для неё, когда Некотуха болела.
Но все слова уже кончились, а Родион не возвращался. Она запела колыбельную, мама Родиона всегда пела её своим малышам.
Старый музыкант слушал и заставлял себя не стонать. Проходили минуты, но казалось, что тянутся часы. Колыбельная кончилась, и тогда Ариадна запела без всяких слов мелодию из «Зимней сказки», которая с того дня, как они с Родионом свалились в снежный приямок, жила в её памяти.
— Ты не бойся, деточка… Просто сердце… очень болит. Я лекарство забыл…
— У моей бабушки есть лекарство для сердца! — воскликнула Ариадна и спрыгнула с ведра. — Только вы подождите, пожалуйста, не умирайте, я сейчас принесу! — Это она кричала уже на бегу.
На пятом этаже навстречу Ариадне из своей квартиры выбежал Родион, за ним — его мама.
— Я тебе не велел уходить! — рассердился Родион. — Мы по телефону «скорую помощь» вызвали и лекарство несём.
Это было удивительно: Родион бежал… с удочкой.
«Зачем удочка, когда зима?» — мелькнуло в голове Ариадны. У висящего лифта мама Родиона, поднявшись на цыпочки, сказала в глубину кабины:
— Голубчик, Глеб Сергеевич, сейчас, сейчас вам станет лучше. Вот лекарство, вот оно… — она показала ему стеклянную трубочку с крохотными белыми таблетками. — Вам не надо дотягиваться. Родион придумал: мы к удочке привяжем, просунем сквозь сетку…
Секунды бежали, мамины пальцы привязывали трубочку леской к удилищу, но трубочка выскальзывала из лески.
Ариадна вмиг подлезла рукой под свой капор, стащила с косицы чёрное резиновое колечко, перекусила его, чтоб оно стало не круглым, а длинным, как нитка, и ловко привязала трубочку с лекарством.
— Я сама, сама! — И стала проталкивать удочку сквозь тесную ячейку сетки. Гибкое удилище уходило всё глубже в кабину, и вот оно коснулось щеки старого музыканта, его закрытых век.
Ослабевшей рукой он нащупал конец удилища, тяжело дыша, открыл зубами пробку и прижал трубочку к губам.
Никто не видал, как выкатились ему под язык две крохотные таблетки. Но зато все увидали, как произошло чудо. Настоящее чудо. Старый музыкант
— Спасибо вам, мои милые…
А лестница уже наполнилась стуком шагов, голосами. Прибежали врачи и санитары в белых халатах — это приехала «скорая помощь». Прибежал механик, он что-то сделал, и лифт тихо пошёл вниз, стал у площадки, и сетчатая железная дверь послушно открылась.
В кабине доктор опустился на колено, расстегнул сорочку на груди больного и долго слушал сердце.
Потом Глеба Сергеевича осторожно уложили на носилки.
Быстро поднялся по лестнице председатель. С тревогой спросил врача:
— Как он? Как состояние?
— Лучше, — ответил доктор. — Был сердечный спазм, возможно от духоты в лифте. Сейчас ритм сердца налаживается. Счастье, что сразу дали нитроглицерин да ещё догадались, как сквозь сетку просунуть.
— Это наши ребята, — сказала мама Родиона.
Механик вмешался:
— Повезло, что кабина старой конструкции, толкни — откроется. В новых лифтах двери раздвигаются автоматически, застрял между этажами — без вызова механика не откроешь.
Доктор наклонился к больному:
— Теперь вам нужен полный покой. Повезём в больницу. Отлежаться надо, полечиться.
— Нет, нет, пожалуйста, нет… Я отлежусь дома и все лекарства буду глотать!.. — заволновался старый музыкант.
Доктор возразил:
— За вами уход нужен. И покормить, и нам, врачам, дверь открыть. Кто это будет делать? Вам вставать пока нельзя. А человек вы одинокий.
— Я не одинок, — ответил старый музыкант. — Со мною фронтовой друг.
Василий Игнатьевич взял руку товарища.
— Доверьте, доктор, — попросил он. — Одного не оставим ни днём ни ночью. На работе отпуск возьму. Все ваши предписания выполним.
Мама Родиона горячо поддержала:
— Мы поможем и сготовим, и накормим.
Доктор снова послушал сердце.
— Ну что ж, всё идёт неплохо. Перебоев нет. Пожалуй, соглашусь на домашний режим. Каждый день будем приезжать, проведём курс лечения.
— Да, да, спасибо, — сказал Глеб Сергеевич.
Санитары подняли носилки и осторожно понесли наверх.
Вдруг все услышали, что Ариадна горько всхлипывает.
— Ты что расплакалась? — спросила мама Родиона.
— Потому что… — рыдания сотрясали её худенькие плечи, — это я сломала лифт, я сама. Сто раз нажимала кнопку, а она потухла насовсем. И лифт застрял. И Глеб Сергеевич заболел, а если бы я не сломала…
Механик перебил её:
— Не плачь, девочка. Ты озорничала с кнопкой, кнопку и сломала. А лифт остановился сам по себе, совпадение вышло. — Он обернулся к председателю: — Я сигнализировал начальству, что пора на ремонт ставить.
Старый музыкант пошевелил рукой. Председатель наклонился к другу и увидал в его пальцах рваное резиновое колечко, какие надевают на пузырьки с лекарством.
— Тебе оно мешает? Дай выброшу.
— Нет, — улыбнулся старый музыкант. — Я его сохраню на память. Оно не просто рваное колечко, это — нить Ариадны.