А я люблю военных…

Милевская Людмила Ивановна

Я сделала страшные глаза и изрекла:

— Не “что”, а “кто”!

— Кто? — прошептал он, мобилизуясь на большие деяния, конечно же в связи с предстоящими моими признаниями.

— БАГ, — коротко ответила я, немало озадачив полковника.

— БАГ? — переспросил он.

— БАГ, — подтвердила я. — Аббревиатура тайного общества, которое вынудило меня пойти на это ужасное преступление.

Полковник растерялся, потому что никогда не слышал про это общество. Еще бы! Никто не слышал!

Даже я!

— Что означает аббревиатура? — деловито поинтересовался он.

Я пожала плечами:

— Никто не объяснял. Спасибо, хоть это знаю.

— Кто же члены тайного общества?

— Все, кого особенно устраивал бардак, воцарившийся в нашей стране. Прошел слух, что президент решительно собрался с бардаком кончать. Правда, решительно он только собирается, а кончает вяло, не кончил и до сих пор: конца и края бардаку не видно, но члены БАГа очень боятся увидеть конец. В общем, не хотят рисковать, вот подальше от греха и затеяли убрать президента. Жребий пал на меня, — с немалой важностью сообщила я.

Полковник изумился:

— Софья Адамовна, а вам-то этот бардак зачем?

Вопрос, должна сказать, завел меня в тупик: зачем же и в самом-то деле этот бардак мне? И почему я так им дорожу? Я, и грамма добра народного не приватизировавшая, не имеющая даже скромного кусочка всем надоевшей “трубы” — ни нефти ни газа, ни одной акции, ни заводика, ни депутатского мандатика. Ничего от бардака не имею и вряд ли поимею, сохранись тот бардак. Я не бедная, лгать не стану, но состояние мое не мной нажито, а следовательно никак не относится к бардаку. До обидного не относится.

Пока я раздумывала, полковник подкинул мне новый вопрос:

— К тому же вы говорили, что любите президента. Или вы лгали?

— Никогда не лгу, — успокоила я его и из скромности добавила: — Без крайней нужды. Действительно к президенту испытываю самые теплые чувства. С этими чувствами за гранатомет и взялась. Уж пускай, думаю, мигом погибнет хороший человек от моей доброй руки, чем так мучаться ему, нашей страной управляя. В создавшихся условиях нет хуже пыток!

Полковник рассердился и закричал:

— Опять вы за свое? Прекратите ерничать!

— Если не ерничать, то завербовали меня. Приловили на грешках юности. Сами понимаете, возраст “молочный”, гормоны играют, амбиций тьма, с виду роза розой — чистый бутон, а мозгов ноль. В общем, кто этим не грешил, потом сильно пожалеет. Я же грешила, но жалею все равно, так чрезвычайно мне в жизни не везет. Теперь я личность популярная, что будет, если народу станут известны мои грешки? Это же конец моей карьеры!

— Что за грешки? — оживился полковник.

Я посмотрела на него как на сумасшедшего и возмутилась:

— Чтобы

утаить эти грешки, я пошла не просто на убийство, а можно сказать на убийство любимого человека, а вы хотите чтобы прямо сейчас вам в частной беседе между прочим и выложила все, что столько лет таила? Ага! Держите карман шире! Ха, узнать хочет мои грешки! Да за президента мне меньше дадут. Пока мы судиться-рядиться будем, может наши уже и к власти придут и меня из застенок выпустят. Кто знает, может стану еще и народным героем.

Полковник схватился за голову, я же, пользуясь его замешательством, выхватила авторучку и быстренько настрочила чистосердечное признание, много-много чистосердечных признаний, не забыв подробно расписать устав БАГа, попутно ругая его членов, втянувших меня в полное дерьмо, а так же их жен и детей, если таковые имеются. Короче, что-что, а писать я умею, грех жаловаться, хоть в этом мне повезло.

Полковник прочитал, горестно посмотрел на меня и спросил:

— Софья Адамовна, зачем это вам?

Я насторожилась:

— Что, не верите?

Он покачал головой:

— Не верю.

— Вы странный, — рассердилась я и с надеждой спросила: — Так может и не я покушалась на президента?

Полковник скроил кислую мину и страшно меня разочаровал.

— Покушались как раз вы, а вот сочинения ваши не выдерживают никакой критики, — со вздохом заключил он.

Я пожала плечами:

— Не знаю, читает меня народ и не жалуется.

Глава 7

В общем, после чистосердечного признания передали меня совсем другому полковнику. Тот был строг, и все, чтобы я ни говорила, воспринимал с отрешенной серьезностью. Впрочем, я уже много и не говорила, памятуя, что словоохотливому человеку всегда легче завраться, чем молчуну.

Играла роль молчуна, точнее молчуньи — передать не могу, как тяжела эта роль. Ведь на каждое слово полковника была готова у меня речь, удержаться от которой стоило немалых страданий. Вот где начались настоящие пытки — пусть теперь скажут, что ТАМ не пытают.

Пытки! Настоящие пытки!

Однако, выдержала и их. Тот полковник мои признания записал и передал меня очень хитрому человеку в скромном костюме. Мужчина в скромном костюме повел себя нескромно и напористо: тут же пожелал знать о моих грешках. Я в очень вежливой форме ему намекнула, что это невозможно. Он в такой же вежливой форме попробовал пригрозить. Мне стало смешно:

— Чем вы хотите меня напугать? Меня, покушавшуюся на самого президента!

Мужчина в скромном костюме хмыкнул и, похоже, согласился, что пугаться мне уже нечего.