А я люблю военных…
Шрифт:
— Да, — согласился Наганори. — Это так. А вот ниндзюцу думает о том, как выжить. Любым способом. Главное, выполнить задачу. Донести информацию до хозяина. Никаких долгов. Ни перед кем. Что сюзерен? Что сыновья преданность?
— Не нравится мне такой образ мыслей? — нахмурился Сумитомо.
— Мне тоже. Потому потерял брата. Но… пора.
Наганори грустно взглянул на Сумитомо и, подводя черту, сказал:
— Мой долг перед тобой, друг, почти исполнен. Хотя тебе обязан больше чем жизнью, честью. Невозвратный долг! Но я плачу… Прощай! Не увидимся больше. За меня отомстят. Их будет
— И я буду мстить за тебя! — воскликнул Сумитомо, снова хватаясь за меч. — Я ронин. Хорошего рода. Могу послужить клану Ако, твоему славному клану.
— Не стоит, Сумитомо, — улыбаясь горячности младшего друга, возразил Наганори. — Полезнее мстить на разных дорогах. К тому ж, ты в опале. А Ёритору во дворце. Не забыл?
Время близилось к девяти часам. Утро четырнадцатого дня третьего месяца четырнадцатого года эры Генроку выдалось солнечным.
Наганори повернулся и быстро пошел к замку. Последний раз смотрел Сумитомо ему вслед. Понимал, что ждет друга. Но никто не знал, не мог знать как причудливо распорядится жизнь. Как странно сыграет судьба!
Глава 30
“Бентли” контрастировал с местностью, на мой взгляд, не хуже летающей тарелки.
— Сидите здесь, — приказала я, когда автомобиль достиг окраины.
Сергей и Харакири остались в машине, а я пошла на разведку.
Двор был действительно без ворот. На полянке, потрясающе загаженной курами, копошилась старушка — что-то месила в огромной алюминиевой миске. Возраст старушки навевал мысли о том, что загулялась она на этом свете очень и очень.
— Здравствуйте, бабушка, — с максимальным дружелюбием поприветствовала.
— Так здравствуй и ты, — отозвалась она дребезжащим голосом, не поднимая лица от миски.
“Далила права, — подумала я, — эта бабка совсем не наследница. Она сама в наследодатели метит. Получит девчонка свою квартиру в Москве, и дом этот без плетня, без ворот впридачу. Как пить дать получит. Очень скоро.”
И тут старушка от миски своей разогнулась и, упираясь руками в поясницу, продребезжала:
— Ну ладно, здеся я порядок навела, пора и до другой хаты.
И засеменила так бойко, что я еле за ней поспевала.
— Померла вся родня, — пожаловалась она, — а мне все хозяйство осталося. Бросить жалко, так по деревне с утра до вечера брожу: где плетень подправлю, где под ступеньку каменюку подложу. Эхе-хе, грехи наши тяжкие.
С этим вздохом она завернула в соседний двор, тоже не имевший ворот и забора.
И вот тут-то моему взгляду открылось широкое деревянное крыльцо, предваряющее бревенчатую, покосившуюся избу. На крыльце стояла инвалидная коляска, в которой мирно дремал… парализованный.
“Бог мой! — подумала я. — Что за напасть обрушилась на этот род? Сплошь одни парализованные! Просто эпидемия какая-то!”
— Да у вас что, всех разом парализовало? — сорвалось с моего языка.
— К счастью, одного Федота, —
Я опешила:
— Что? Федота? Когда ж его, болезного, успели сюда перевезти?
— Уж с месяц, как у меня живет, — трагично поведала старушка. — Хлопотно оно, конечно, возраст у меня такой, что сама в догляде нуждаюсь, да не дал Бог. А этот, — она кивнула на парализованного, — и еще хуже. А куды деться? Ведь братец. Живьем не похоронишь. Вот и маюсь.
Старушка горестно прикрыла глаза. Я остолбенела. Как человек образованный, усиленно отыскивала этому феномену хоть какое-то материальное объяснение — не обращаться же к нечистой силе.
— С месяц? — недоверчиво переспросила я. — Вы ничего не перепутали?
— Ну, милая, может чуток и поболее, но уж никак не меньше, — вздохнула старушка и поинтересовалась: — А ты, краса моя, чья будешь?
Бабкин вопрос я проигнорировала. Не до того было — голова пухла от нахлынувших мыслей. Волнуясь, я нервно теребила воротник платья невесты, которое все еще было на мне.
“Что же это выходит? — размышляла я. — И тут и там Федот парализованный.”
Как это было ни фантастично, но не могла я не верить своим глазам. Он, Федот, сидел в инвалидном кресле и выглядел совершеннейшим соседом моей Любы, тогда кого же возила в коляске Далила?
— А Далила кем вашему братцу доводится? — спросила я.
— Так троюродной племянницей, — поведала старушка, — если по-вашему, по-городскому, родня дальняя, а у нас в деревне — близкие родственники. Мой покойный троюродный братец, старший брат Федота, на городской женился. Далила — дочка его. Теперь уж сирота она. Вот, ухаживает за Федотом. И от доброты душевной, да и квартирку его хочет, когда страдалец помрет. Врачи обещали, что долго не протянет. Я за него уж и бумагу отписала, как доверенное лицо. Для верности и опекунство на Далилу оформили. Уж так она обхаживала меня, а как бумаги получила, так носа сюда и не кажет. Уж с год не видала ее…
— Ой! — вскрикнула я, отдергивая руку от воротника платья, который нервно продолжала теребить.
Укололась. На указательном пальце выступила капелька крови. Я осторожно извлекла из воротника длинную булавку, украшенную псевдожемчужиной.
“Осталась от упаковки,” — констатировала я, разглядывая булавку.
И тут меня осенило: “Да парализованный ли это?” Решение пришло мгновенно: я воткнула в плечо Федота булавку и…
И ничего. Федот даже не вздрогнул.
“Точно паралитик, — уныло заключила я. — И точно Федот. Такую рожу трудно перепутать. Экая, однако, заморочка.”
И тут до меня дошли слова старушки, которая все это время не умолкала ни на секунду, рассказывая о злоключениях своей семьи.
— Перевелись в нашем роду-племени мужики, — жаловалась она. — Родных у меня нет, двоюродные нет, а из троюродных: старший братец помер, лишь на старости лет дочурку родив, ентот вон, чистый чурбан, вообще даром жизнь прожил, ребятенков наплодить не сумел. Мне, так тоже Бог не дал. А третий-то, близнец его,
Лаврушка…
— Бабушка, — закричала я, — да кто же привез его сюда?