А завтра — весь мир!
Шрифт:
— Ах ты, чудовище! Как ты посмел такое сказать!
Остальные заворковали, соглашаясь с ней и отвергая клеветнические измышления.
— Я покажу вам, кто умеет плавать, а кто нет.
Она сорвала шляпку, сдернула перчатки, потом прямо под нашим ошеломленным взором начала расстегивать платье.
— Давайте, девочки, покажем им!
Они и показали. Выпучив глаза, мы, не веря в происходящее, таращились на то, как они снимают шляпки, перчатки и платья. Больше на них не было ничего. Сначала шквал белого, затем мелькание шести гибких тел цвета корицы, с длинными черными волосами, падающими на плечи. Потом всплеск, всплеск, всплеск,
Мы в изумлении вертели головами. Куда они подевались? Прошла минута, вторая. Появились ужасные мысли: может быть, мы каким-то образом оскорбили их честь своими шутками и вынудили смыть позор самоубийством, ведь говорят, что японцы убивают себя при малейшем унижении? Внезапно на поверхности показалась голова, затем еще две и еще три. Они смеялись и совсем не запыхались после долгого периода под водой.
— Ну что, австрийские мальчики, умеете так плавать? Спорим, что нет. — Она повернулась к остальным мокрым головам. — Думаю, что это не одежда, это их настоящая кожа. Европейцы никогда не снимают одежду, она к ним уже приросла.
Они засмеялись и начали брызгать в нас, затем перевернулись и ушли под воду, качнув задами в насмешку.
— Вот так, значит, вы думаете? — закричал им Гаусс. — Мы вам покажем. Давайте, Прохазка, Тарабоччиа — на карту поставлена честь императорского и королевского флота! Он сдернул с себя куртку. Мы тоже разделись и через несколько мгновений погрузились в море.
Для чеха я был неплохим пловцом, Гаусс и Тарабоччиа — превосходными. Но по сравнению с самоанскими девушками мы едва прошли стадию лягушатника. Казалось, они представляют собой нечто среднее между человеком и дельфином, судя по скорости и способности находиться под водой. Конечно, они были хорошо сложены, но ни у одной не было крупной грудной клетки — думаю, постоянное плавание с детства немного изменило их физиологию, что теперь позволяло им находиться под водой несколько минут подряд.
Раз за разом я хватал ртом воздух и нырял, открывал глаза в жалящей соленой воде и видел впереди в голубой дали мерцающую коричневую фигурку, старался ухватить её, но не мог. Иногда они дразнились, позволяя коснуться лодыжки, прежде чем взмахнуть ногами и устремиться вдаль. Но в основном мы выныривали на поверхность, задыхаясь и захлебываясь воздухом, и видели смеющуюся девушку, подскакивающую на воде в нескольких метрах от нас, на которую, по-видимому, девяносто секунд под водой совершенно никак не повлияли, она показывала язык и призывала ее поймать.
Должно быть, это длилось минут десять, по истечении которых я почувствовал себя неуютно из-за воды в носовых пазухах. Я снова всплыл и перед залитыми водой глазами разглядел одну из девиц, пристроившуюся у носа каноэ и насмехавшуюся надо мной. Я выпустил изо рта струю воды и со смехом протёр глаза.
— Попалась, маленькая распутница, наконец-то ты устала и... О боже...
Это оказалось не их каноэ, а один из наших восьмиметровых катеров. И в нём находилась не самоанская девочка в бантах, а линиеншиффслейтенант Свобода с багровым от ярости лицом.
— Прохазка, тупой ты ублюдок, чем, черт бы тебя забрал с потрохами, вы сейчас заняты?
— Разрешите доложить, герр лейтенант, эти девушки вызвали нас на соревнования по плаванию... Они заявили, что мы не сумеем их поймать, потому что австрийцы не умеют плавать... Честь мундира...
— Заткнись, идиот! Честь мундира?
Так что мы оделись, а монастырские девушки с грустью попрощались, помахав нам вслед и поглядывая через борт своего каноэ. Они знали, что раз уж они получат нагоняй, когда сестра Розвита отведет их обратно в монастырь, то нам влетит втройне, когда по приказу Свободы мы вернёмся на борт корабля.
И они оказались правы — мы получили страшную выволочку от старшего офицера. Одно хорошо — Микулич находился на берегу, в доме плантатора, и эту должность временно занимал линиеншиффслейтенант Залески.
— Вам на редкость повезло, что сегодня на посту я, юные кретины. Если бы это был линиеншиффслейтенант Микулич, он бы уж точно привязал вас к мачте и исполосовал в лоскуты, невзирая на устав. Так, давайте посмотрим. Вы покинули вверенную вам лодку, я знаю, она стояла на якоре, но всё равно, и своим поведением дискредитировали дом Габсбургов, честь офицера императорского и королевского флота и доброе имя своего корабля. Что вы можете сказать в свое оправдание?
— Со всем уважением, герр шиффслейтенант, — ответил я, — на самом деле мы как раз пытались защитить честь флота и офицеров от наглого поклепа со стороны представительниц неевропейской расы. Не будь они девушками, и если бы мы находились в Фиуме, а не на Самоа, то пришлось бы вызвать их на дуэль или хотя бы отстегать хлыстом.
Залески цыкнул зубом.
— Справедливо, Прохазка, справедливо. Но вы ведь не вчера родились. Австрия — главная католическая держава Европы, а дом Габсбургов — мировой лидер среди католических династий, главный хранитель веры на земле уже пять столетий. И как будущие австрийские офицеры, вы не должны скакать с голым задом перед монастырскими послушницами на виду у их наставницы. Так что не ждите, что это сойдет вам с рук, даже если вынудили вас на это маленькие затейницы. Когда сестру Розвиту везли на берег, она изрыгала громы и молнии, угрожая пожаловаться губернатору, что мы пытались развратить ее девочек. — Он умолк и уставился на нас троих прищуренными черными глазами, а мы вытянулись по стойке смирно. — Это правда? Вы собирались... чем-то с ними заняться?
— Разрешите доложить, герр шиффслейтенант, — сказал Гаусс, — еще как. Они такие милые и не стали бы раздеваться перед молодыми людьми, если не ожидали бы чего-нибудь такого.
— И получилось?
— Разрешите доложить, никак нет, герр шиффслейтенант. Уж больно они быстрые в воде. Честно говоря, самоанцы плавают как рыбы. Мы пытались загнать их к берегу, а потом в кусты, но тут появился линиеншиффслейтенант Свобода.
— Ясно. — Залески задумчиво погладил усы. — Ладно, учитывая ваш рассказ, я объявляю вас виновными в серьезном проступке и приговариваю к пяти дням ареста в кандалах, на хлебе и воде. А также к дополнительным двум дням ареста за недостойное моряка отсутствие предприимчивости. Слишком быстрые в воде, видите ли. Да я вдвое вас старше, но окажись на вашем месте, поимел бы каждую, даже если бы потом меня унесли обратно на носилках. Ну правда, шестеро девушек на вас троих — всего по две. Даже не знаю, что за молодое поколение растет. Свободны.