А жизнь была совсем хорошая (сборник)
Шрифт:
В которое, кстати, ему совсем не хочется возвращаться. Или он немного, совсем слегка, лукавит?
Он допил остатки остывшего чая, выкурил сигарету и посмотрел на часы.
– Пора, – вздохнул он, – вот теперь уже точно пора. Открывайся, глаз левый и глаз правый! Просыпайся, детка! Нас ждут великие дела.
Такая вот ужасающе глупая ирония. Такой вот сарказм.
Такая вот жизнь, милая.
Обычно Лев подвозил ее до соседней улицы. Ехали молча – только Линина рука лежала на его колене, и он иногда прикрывал ее своей
Машина остановилась. Они крепко обнялись и замерли. Прошло минут десять. Или пять? Или полчаса?
Нет, все-таки десять или около того. Точно подал сигнал биологический будильник – они отпрянули друг от друга и посмотрели друг другу в глаза.
– Завтра, в одиннадцать? – спросила она.
– Как всегда.
В одиннадцать был их первый созвон. Потом в три, в шесть – когда он выходил из офиса и садился в машину. И самый последний – тайный, тихий, звонок на вибрации – из ванной в двенадцать.
Просто чтобы сказать «спокойной ночи». Или на крайний случай эсэмэс: «Лю. Це, ску».
Она мотнула головой, стряхивая оцепенение, улыбнулась краешком губ и чмокнула его в нос.
– Все. Пока. До завтра.
Вышла из машины и наклонилась в открытое окно – чтобы еще раз сказать «люблю» одними губами.
Лев, кашлянув от волнения, хрипло спросил:
– Как мы будем жить дальше, любимая?
Лина пожала плечом.
– Так же. Хорошо и весело. Счастливо, короче. Пока, Лев, царь зверей! – И бросилась наутек, чтобы он не услышал рыданий, которые уже готовы были вырваться из ее горла. Нет – не из горла и не из груди – из самого-самого сердца.
Лев посмотрел ей вслед и рванул с места.
Хорошо и весело – это про них. Именно так – особенно весело. Ведь так весело ждать четверга или пятницы, шести часов вечера – в четверг отпроситься на час, в пятницу короткий день – ждать этих трех часов всю долгую, бесконечно долгую неделю, чтобы в четверг или в пятницу подъехать к этому облупленному дому, зайти в этот пропахший кошатиной подъезд, подняться на шестой этаж в квартиру Пелагеи Сергеевны, вредной и жадной квартирной хозяйки, портящей жизнь собственной дочери, бьющейся на двух работах, съехав к ней и сдавая свою «кватерку» за двадцать пять тысяч – на книжку, только на книжку ты мне, милок, переводи. А то эти… Все отберут, сволочи.
И там, открыв наконец коричневую дверь с драным дерматином, с таким облегчением войти в коридор, не замечая удушливых запахов старой мебели и пыльных гардин, сесть на кухонную табуретку и уставиться в окно – когда же там, моя милая, ты начнешь выпендриваться у продуктовой палатки, откусывая от шоколадки, попивая водичку без газа, поглядывая на часы.
Когда? Когда наступит этот волшебный момент, этот таинственный час, эти драгоценные, нет, даже бесценные минуты, когда ты наконец шагнешь в подъезд, поднимешься в узком и вонючем лифте, подойдешь к этой отвратительной бабкиной двери и нажмешь кнопку дурно визжащего, словно хозяйкин голос, звонка.
И в ту же минуту он откроет, распахнет дверь – в мир ДРУГОЙ. Противоположный тому, что остался за этой дверью.
Распахнет и раскроет свои
Когда же наступит это самое счастье? Ради которого он живет все остальные дни недели.
Когда???
Лев открыл дверь своим ключом. Из гостиной слышался звонкий смех дочери и приглушенный, кудахчущий жены. Орал телевизор.
Включил свет в прихожей, и смех прекратился. Точнее – резко оборвался. Вышла жена. Посмотрела на часы, но ничего не сказала. Слегка усмехнулась, и только. Он сделал вид, что не заметил. Не до разборов полетов. Совсем не до них. Впрочем, супружница отношений выяснять не любила – тоже плюс, между прочим.
– Ужинать будешь? – вздохнув, спросила Галина.
– А что? – поинтересовался он, почувствовав внезапный голод.
– Еда, – с вызовом ответила жена.
Такие вопросы ее раздражали. Еще она любила прибавить, что меню обычно вывешивают в ресторанах.
– А поконкретнее? – вредничал он.
Галина взяла себя в руки и с расстановкой, почти по слогам, произнесла:
– Рыба. Жареная. Палтус. Пюре. Картофельное. На молоке. Салат из сезонных овощей. – И с вызовом посмотрела на него. – Подходит?
– Вполне, – удовлетворенно кивнул он и пошел в ванную мыть руки.
Когда он вошел на кухню, подогретый ужин стоял на столе. Жена села напротив и стала смотреть, как он ест.
– Вкусно? – спросила она.
– Вкусно, – кивнул он.
Было и вправду очень вкусно. Жена готовила неплохо, но… Любила всяческие кулинарные новости и, как ей казалось, изыски, почерпнутые на кулинарных сайтах, в программах и журналах.
Например, замысловатые лазаньи, мусаки, киши и прочее, к чему он совсем не привык. На его просьбы приготовить обычную, человеческую, еду, борщ, котлеты или тушеное мясо, жена обижалась и объявляла, что он – плебей.
А ему не нравилась горькая руккола, жирная лазанья с непонятными специями и цыпленок по-валлийски – гораздо вкуснее родной табака. Честное слово!
Иногда она шла на уступки – как, например, сегодня. Ей, кстати, сказочно повезло – она умудрялась не поправляться ни на грамм без всяких там усилий в виде диет или спортивных тренажеров. Могла съесть подряд четыре пирожных, или полбагета с маслом, или полкило шоколадных конфет за вечер.
Знакомым Галина со смехом говорила:
– Ну хоть в этом все неплохо.
Он всегда удивлялся – это «хоть» его слегка задевало. «Хоть» в этом. А во всем остальном? Во всем остальном категорически нет?
В кухню заглянула дочь и протянула:
– Ну мам?
Жена махнула рукой.
– Выйди.
Дочь испарилась.
– Лев! – начала Галина. – Тут вот такое дело. – Она помолчала, не решаясь начать. – Словом, Васькин класс едет в Париж. На неделю. Ну, на зимние каникулы.
Он молчал и продолжал размеренно есть.
– Так вот, – вздохнула жена, – ей, понятное дело, тоже хочется. Ну, поехать. Гущина едет, Бутейко – все ее девочки. Марина, мама Веры Гущиной. Алена, мама Бутейко. – Жена опять замолчала.