А жизнь одна...
Шрифт:
— Давай, фашист, давай, а то живым буду есть, у нас в Татарии это лучшее блюдо, — давай-давай, пока я сыт!..
Он сам повесил на массивную дверь погреба такой же массивный амбарный замок, оставил двух бойцов в охране.
Храбрый был сержант Файзулин, но Николаю Ивановичу он на многие годы запомнился именно таким — насмешливым, с горящими глазами, презирающим поверженного врага.
— А теперь — к доту, ребята!
К доту вела зигзагообразная траншея, но она, по всем признакам, была занята фашистами. Николай Иванович распорядился взводу приготовиться к атаке траншеи с тыла — по сигналу красной ракеты, а сам с тремя бойцами через большой сад и огороды пополз к доту с тыла. Так он вместе
— Так, Вася, — прошептал командир взвода ефрейтору. — Я даю сигнал ракетой, а ты одновременно со мной кидаешь две противотанковых гранаты в дверь дота. Потом еще по «лимонке» — и заходим внутрь…
— Понял, товарищ лейтенант.
— Приготовились!..
Вася точно исполнил приказание командира взвода. После красной ракеты, почти одновременно, вражеский дот потряс сильнейший взрыв. По всей траншее до самого фольварка прогремело русское «ура», затрещали автоматы и пулеметы. В три минуты с мешавшим нашему наступлению узлом обороны врага было покончено. Николай Иванович дал еще две ракеты — красную и зеленую, и вскоре мимо дота и фольварка промчались с десантами на броне наши танки, волнами прошла пехота.
У дверей дота лейтенант доложил неведомо откуда взявшемуся командиру дивизии о выполнении «поставленной задачи», хотя никто перед ним этой задачи не ставил, кроме него самого.
Полковник Рагулин с минуту внимательно смотрел на прокопченного пороховой гарью, в разорванном кителе, с неумело перевязанным плечом лейтенанта, такого счастливого и смущенного, и глаза полковника потеплели от нахлынувших чувств.
— Ну, Николай Крылаткин, не зря я так хотел тебя заполучить в свою дивизию… не зря. Спасибо тебе, лейтенант.
И он поцеловал в губы совсем растерявшегося офицера.
— А сейчас — в медсанбат!
— Разрешите остаться в строю, товарищ полковник! — мгновенно отреагировал молодой офицер.
— А рана?
— Так… царапина.
— Смотри, лейтенант… — помедлив, проговорил Рагулин. И повернулся к стоявшему рядом командиру полка: — К вечеру, если не будет хуже, передать эскулапам. И представить к награде.
— Есть, — ответил командир полка.
Но к вечеру обстановка в полосе наступления дивизии вновь усложнилась, и взвод Николая Крылаткина, захватив двухэтажный дом на окраине немецкого городка, оказался в полной изоляции от своих. Вскоре это поняли и немцы. Они подкатили к дому самоходку «фердинанд» и в упор начали расстреливать мешавшее их обороне здание вместе с укрывшимися в нем русскими солдатами.
— У кого осталась противотанковая граната? — громко спросил Вася Щепкин.
— Вот… последняя… — отозвался сержант Файзулин.
— Давай сюда.
— Так не добросить же!..
— Давай сюда!
Николай Иванович, стряхнув штукатурку с головы и плеч после очередного выстрела самоходки, подошел к Васе, положил руку на плечо:
— Сиди, я пойду сам…
— Товарищ лейтенант, вы ранены. А я все продумал.
Из разных концов подвала раздались голоса:
— Товарищ лейтенант, пусть Вася!.. Громче всех запротестовал Файзулин:
— Лучше пойду я! Моя граната — мой фашист будет!
Но дед решил, что Вася более ловок, — пусть уж действительно идет он. Они обсудили все детали, и ефрейтор через разбитое окно выбрался наружу.
А дом уже горел и рушился…
— Приготовиться к прорыву в соседний дом, — скомандовал лейтенант.
— Не к своим? — удивленно охнул один молоденький солдат.
— Свои прорвутся к нам, — жестко ответил
Вася дополз. Он сумел единственной оставшейся во взводе противотанковой гранатой подорвать немецкую самоходку и уползти к своим. «Молодец, Васек!..» — почти с нежностью подумал Николай Иванович о своем находчивом бойце, откровенно радуясь и удивляясь, как тот сумел приблизиться к «фердинанду», сумел все рассчитать и точно исполнить…
Взвод дружно перемахнул через невысокую каменную ограду, отделявшую от соседнего, более массивного дома, и зацепился в его угловых комнатах, выходивших окнами во двор и на улицу.
— Ребята, смотреть в оба! — приказал Николай Иванович бойцам. И поморщился от боли — раненое плечо все-таки жгло.
Ночью через ту же полуразрушенную каменную ограду скользнула черная тень — и сразу неизвестный попал в руки солдат дедова взвода.
— Не давите… черти!.. — выругался человек, пытаясь освободиться от парализовавших его объятий, и все узнали голос своего Васи Щепкина.
Он выпрямился, бросил правую руку «под козырек» перед подошедшим взводным:
— Товарищ лейтенант, разрешите доложить…
— Тише… ты! — зашикали солдаты.
А Николай Иванович даже в темноте разглядел, как озорно сияли Васины глаза.
Вслед за Васей во двор пришла вся рота. Она сыграла важную роль в начавшемся утром штурме города.
6.
Я положил в центре стола отливавший эмалью орден Красного Знамени, которым дед был награжден, как мы говорили, «за Восточную Пруссию». Было еще много других боев — и в октябре, и позднее, в январе сорок пятого, когда советские войска начали основную Восточно-Прусскую операцию, завершившуюся в апреле сорок пятого мощным штурмом Кенигсберга. Но старший лейтенант Крылаткин, назначенный после октябрьских сражений командиром роты, Кенигсберга не брал — новое ранение на несколько месяцев вывело его из строя. И это еще повезло — остался жив, момент был такой, что в автомате и пистолете не оставалось ни одного патрона, а три фашиста буквально загнали его в летний садовый домик у большого пруда, подернутого тонкой пленкой льда. И не было бы деду спасения, если бы не медсестра Ксюша Майорова, Ксюша-молдаваночка, как звали ее в полку.
Она перевязывала раненого солдата недалеко от пруда, в лощине, и видела, как командир роты, оторвавшись от своих, неестественно заковылял, закружил между деревьями старого сада, пытаясь оторваться от наседавших фашистов. Когда дверь садового домика захлопнулась за Николаем Ивановичем, гитлеровцы приблизились на бросок гранаты, дали по домику несколько автоматных очередей. Ксюша поняла, что ротный попал в капкан, но и выхода другого у него не было. «Молдаваночка» быстро стянула со «своего» раненого легкий ППС, поползла к фашистам из глубины сада, с тыла. Она расстреляла их в упор, с расстояния в десять — пятнадцать метров, и таким образом спасла жизнь моему деду. Как когда-то Сибиряк — Андрей Ильич Касаткин…
Николай Иванович долго жалел, что не попросил у Ксюши Майоровой ее фотографии. Он получит ее потом, через двадцать лет после тех событий…
А вот передо мной фотография, сделанная фронтовым фотокорреспондентом на одном из фольварков севернее Кенигсберга: группа советских солдат с освобожденными белорусскими девчатами — изможденными, в рваной одежде, похожими на старух.
Деда поразила встреча с этими невольницами. Все они работали в усадьбе богатого помещика — отставного оберста, жили в сарае, где постелью служила им прошлогодняя трухлявая солома, а питались чаще всего отбросами с барского стола и завидовали скотине, о которой хозяин заботился, конечно, больше. Вот и стали старухами в восемнадцать — двадцать лет…