А жизнь одна...
Шрифт:
Я, вспомнив этот рассказ Николая Ивановича, внимательно всматриваюсь в лица девчат, превращенных в рабынь, — пока в них трудно предположить былые молодость и огонь, но в глазах уже читается радость, вернее — боль и радость, ведь кошмар фашистского угнетения только-только кончился.
В самом центре снимка, среди освобожденных белорусских девушек, — бравый молодой офицер с командирской планшеткой на одном боку и кобурой пистолета — на другом. Почти таким выгляжу я в моей курсантской форме, даже копна густых волос и складка над переносицей совпадают. Но на фотографии был мой дед, командир роты автоматчиков Николай Иванович Крылаткин
Постой-ка, а на заднем плане — улыбающийся фашист!.. Старенький ефрейтор со светло-русыми волосами, военная форма сидит на нем мешком… Я в недоумении почесал пальцем переносицу — говорят, привычка деда. Стал искать объяснение сему странному факту в письмах Николая Ивановича к своей Анечке, то бишь Анне Порфирьевне — и долго ничего не находил. Наконец натолкнулся вот на эти строки из письма Анны Порфирьевны:
«…Ты пишешь, что белорусские девчата просили пощадить немца-ефрейтора — денщика оберста, помогавшего им едой и советом. Значит, не всех немцев Гитлер так околпачил…»
И все. Больше нигде ни слова… Возможно, дед и рассказывал мне про этого «нетипичного» немца, однако мог и забыть…
Я даже встал из-за стола, прошелся туда-сюда по наполнившейся солнцем дедовой комнате, посмотрел в окно — на панораму Останкино, напрягая память. Перед глазами неизменно возникал образ другого немца — антифашиста и коммуниста Отто Майера, с которым дед встретился накануне Победы уже в Северной Германии, в Мекленбурге, а вот про этого ефрейтора все-таки не помню!
Зато пришел на память рассказ деда о первой послевоенной встрече ветеранов дивизии полковника Рагулина, ставшего в Восточной Пруссии генералом. Случилось так, что генерал Рагулин и бывший командир взвода, потом роты автоматчиков капитан Крылаткин прибыли к месту встречи первыми. Поезд с основной массой однополчан они ожидали на перроне железнодорожного вокзала, оба страшно волновались и оба пытались скрыть друг от друга это волнение. Стояла щедрая, теплая осень; генерал, все еще крепкий и подтянутый, но все-таки заметно располневший, скрипел новыми хромовыми сапогами и щелкал суставами пальцев. Мой дед задумчиво смотрел вдаль, закусив губу. Вдруг Рагулин подошел к нему «с фронта», положил руку на плечо — почти так же, как в сорок четвертом у отбитого фашистского дота.
— Волнуешься, капитан?
— Да, товарищ генерал… Боюсь не увидеть многих…
— Интересно… — хрустнул опять суставами пальцев Рагулин. — И я боюсь этого — столько лет прошло!..
— Васю Щепкина очень хочу видеть, — сказал Николай Иванович.
— А, того орла — ефрейтора?
— Орла, вы правильно сказали о нем, товарищ генерал. А еще — Митрохина, Файзулина и… Ксюшу Майорову…
— Сестричку-молдаваночку? — оживился Рагулин.
— Ага… она меня спасла, это когда в ногу был ранен…
Генерал (он был в полной форме, со всеми орденами и медалями, тонко звеневшими на его обширной груди) совсем повеселел.
— Ксюша Майорова — геройская девушка была. В двадцать лет такую силу таила, даже тяжеловесов, вроде меня, из огня вытаскивала. Два Красных Знамени ей в дивизии дали, а потом, в Померании, сама попала в госпиталь…
Николаю Ивановичу припомнилось, как по поведению Ксюши он судил тогда об армейской жизни своей Анечки, воевавшей где-то в Венгрии. Никому бы дед не признался в этом, но уже после смерти бабушки проговорился,
— Женщинам трудней всего было на войне, — сказал генерал, словно продолжая неоконченную мысль. — И как только вынесли они эти трудности?! А ведь вынесли…
«И моя Анечка — вынесла», — с теплотой подумал Николай Иванович о жене, оставшейся на сей раз в Москве.
Поезд подошел медленно, и почти сразу из многих вагонов поседевшие штатские люди с орденами и медалями на груди бросились к тому месту, где стояли Рагулин и Николай Иванович. Их обоих узнали, обоих обнимали и целовали…
Бывший начальник штаба дивизии, совершенно белый от прожитых лет, но все еще энергичный полковник зычно скомандовал:
— Товарищи, построиться по полкам!
Взметнулись вверх щитки с номерами полков — трех стрелковых, одного артиллерийского, — и, казалось бы, отвыкшие от воинской дисциплины ветераны быстро построились, подровнялись. Правда, под одной табличкой людей оказалось больше, чем под всеми остальными, вместе взятыми.
— Вот оно как… — задумчиво произнес Рагулин, приняв рапорт начальника штаба. — Только одному полку повезло больше…
Файзулина — широкоплечего, с веселыми ярко-черными глазами — Николай Иванович увидел сразу, как только тот вышел из вагона. И рядом с ним, вернее, под руку с ним — шла располневшая, в разукрашенной боевыми наградами черной жакетке Ксюша Майорова.
— Ксюша Файзулина, — смеясь поправила она Николая Ивановича и крепко расцеловала вначале его, а потом генерала Рагулина.
— Приятный сюрприз, — восхитился Рагулин. — Когда это вы?
— После демобилизации, товарищ генерал! — отрапортовал Файзулин, приложив руку к козырьку своей серой кепки.
— Живете где?
— Казань, слышали? Почти рядом.
Выяснилось, что бывший сержант Файзулин уже много лет возглавляет крупный оборонный завод в Татарии, а его жена — большой ученый, доктор физико-математических наук, профессор. Вот вам и Ксюша-молдаваночка!
Правда, на «молдаваночку» она походила и сегодня — чернявая, с благородной сединой в густых волосах, и черносмородиновые глаза ее смеялись совсем так же, как тогда…
В стороне от вокзала, в парке, дымили полевые кухни, вкусно пахло солдатским гороховым супом. К повару из действующей армейской части подошел вразвалочку щупленький, улыбчивый ветеран с несколькими боевыми наградами и мирным орденом Трудового Красного Знамени на груди, и собравшиеся вокруг однополчане с интересом их окружили. Боец-повар растерялся, уж очень знакомо даже ему было лицо этого маленького человека в штатском…
— Дай-ка, друг, я тебе помогу!
Боец безмолвно отдал ветерану и черпак, и поварской колпак, а тот ловко вскочил на подножку полевой кухни, широко, очень знакомо улыбнулся и задорно крикнул:
— Эй, пехота, есть охота? Суп гороховый, каша пшенная, славной силой заряженная! А ну, братишки, несите котелки и крышки, да не все сразу — подчиняйтесь моему приказу!..
И его узнали — фронтового повара Ильку Петрова. Но почему его облик напоминает ветеранам еще кого-то?
Все оказалось просто: бывший повар Илья Николаевич Петров стал после войны известным актером кино, а на встречу с однополчанами приехал в звании народного артиста республики.