А жизнь продолжается
Шрифт:
— Все равно бы я в этом не участвовал! — заявил адвокат.
— Так у вас нет детей! — ввернул аптекарь.
— Нет! Нет! — вскричали разом несколько дам. — Пастор прав!
Фру Юлия слабо улыбнулась:
— Пусть и у нас, Гордон, будет так же: пусть произнесут достойную надгробную речь хотя бы ради детей, по крайней мере, выберут то, что заслуживает упоминания.
— Согласен, Юлия! Твое здоровье!
Докторша спрашивает мужа, который сидит напротив:
— Как ты думаешь, где сейчас наши мальчики?
Доктор:
— Опять ты за свое!
— Просто я беспокоюсь, — беспомощно улыбается
— Наверняка они снова на шхуне и лазают по снастям, — поддразнивает ее муж.
— Мальчишки народ крепкий, — замечает судья.
— Вот и я так говорю! — подхватывает доктор. — Но моя жена не спускает с них глаз.
Старая хозяйка встает из-за стола и, легонечко опираясь о спинки стульев, направляется к выходу. Никто не обращает на это внимания, кроме пасторши, которая прямо побагровела.
Фру Юлии хочется успокоить докторшу:
— Позвоните домой и узнайте, что с вашими мальчиками.
В большой гостиной сервировали кофе с ликерами, но особого веселья это не внесло. Гордон Тидеманн был разочарован: на черта тогда закатывать такие обеды! Из гостей слова лишнего не вытянуть, казалось, ничто не производит на них впечатления. Он решил их больше не приглашать.
Общество несколько оживилось, когда подали виски, у гостей развязался язык, мужчины заговорили громче, но хоть бы кто-нибудь упомянул о главном и очевидном: о празднестве, устроенном в старом дворце, о великолепном приеме, угощении, старинном серебре. Даже доктор, который родился и вырос в состоятельной семье и должен был бы знать толк в подобных вещах, и тот сидел как ни в чем не бывало.
Гордону Тидеманну не приходило в голову, что все вместе как раз и не представляло из себя ничего особенного, а было сборной солянкой, начиная от хорошей еды и нескольких сортов вина и кончая завитушками на купленной по случаю мебели. В этом доме жили новоселы, вытисненные на обоях золотые цветы принадлежали не им. Гордон Тидеманн не бахвалился, не выставлял ничего напоказ, но все у него было благоприобретенным, даже его сдержанность. В сравнении с ним фру Юлия обнаруживала куда больше природных способностей, к тому же она сразу завоевывала симпатии своим врожденным очарованием. Ну а доктор Лунд? Он был уездный врач, а стало быть, не принадлежал к категории преуспевших медиков, которым удалось приобрести практику в большом городе и обставить своих коллег. А если он когда-то и родился и вырос в состоятельной семье, то об этом у него сохранились разве что смутные воспоминания, рутинные же приемы и посещения больных далеко не облагораживали. Жену себе он нашел в местечке Поллен, лежавшем севернее. Она звалась Эстер, была из простонародья, совершенно необразованная, однако по-своему способная и самобытная, к тому же ослепительная красавица и мать двоих подрастающих сыновей. Когда она поднялась и пошла к телефону, все до единого провожали ее глазами.
Почтмейстерша Хаген села за маленькое причудливое фортепьяно, купленное Гордоном Тидеманном за границей и отправленное домой вместе с прочими древностями. Он имел обыкновение извиняться за свой инструмент — «правда, и Моцарту приходилось не лучше». Фру Хаген была крошечным светловолосым созданием, худенькая, немного курносая,
Гордон Тидеманн:
— Вы ухитряетесь извлекать из этой музыкальной шкатулки куда больше звуков, чем в ней есть.
— Эта музыкальная шкатулка меня вполне устраивает, — ответила, вставая из-за фортепьяно, фру Хаген. — К тому же она такая красивая: посмотрите только на эту лиру, на инкрустации!
— Я слышал, вы учились в Берлине?
— Да, очень непродолжительно.
— Довольно долго, — поправляет ее муж, почтмейстер.
— Но никаких вершин я не достигла.
— Еще как достигли! — заключает со своего места аптекарь.
— Фру Хаген преподает, у нее есть ученики, — оповестила собравшихся фру Юлия.
— Да у меня их всего несколько, — признается фру Хаген, которая все время пытается себя умалить.
Почтмейстер объясняет:
— Она начинала как певица, но потеряла голос.
— О! И он к ней так и не вернулся?
— Нет. Это произошло во время пожара. Ее успели вытащить через окно, но она простудилась.
— Ну, не такой уж и большой у меня был голос, — замечает с улыбкой фру Хаген. И, повернувшись к аптекарю, спрашивает: — Вы не захватили с собой гитару?
— Я не смею появляться с ней в вашем присутствии.
— Но я же вас уже слышала.
— Да. При обстоятельствах, кои могут мне послужить оправданием.
— Хм! — саркастически хмыкает адвокат.
— А вы, адвокат, помолчите!
— Ха-ха-ха! Никогда еще меня не лишали слова, какое бы дело ни разбиралось.
— Так-таки никогда?
— Да, я выиграл даже то дело, на которое вы намекаете.
Хольм:
— Выиграл дело! Норвежские законы позволяют зарабатывать на хлеб даже адвокатам.
Слушая их перепалку, судья добродушно посмеивается: эти двое не могут, чтобы не нападать друг на друга. В это время возвращается докторша, и он спрашивает:
— Ну что, фру Лунд, лазили ваши ребята на мачту?
— Они на рыбалке.
— Конечно, подыскали себе очередное смертельно опасное занятие! — поддевает жену доктор.
— Опасность подстерегает все стези наши, — процитировала набожная супруга адвоката.
— А вот мой муж не верит, что с мальчиками может что-то случиться, — объясняет фру Лунд.
Доктор покачивает головой:
— Да, теперь я уже не в счет, теперь для нее на всем свете одни только мальчики и существуют!
Все смеются.
— Между прочим, — говорит доктор, — если у вас зябнут ноги, значит, у вас жар и головная боль. В любом случае это смерть.
— У-у! — поежился кто-то. — Смерть!
— Да, которую все мы желаем избежать, — изрекает как некую мудрость адвокат Петтерсен. — Это так естественно.
Доктор:
— Так уж и естественно?.. У меня сейчас при смерти один девяностолетний старик, только умирать он не хочет. Выглядит страшнее некуда, но цепляется за жизнь. Лекарства, компрессы, еда. Он до того безобразный, грязный и немощный, от него ничего уже не осталось, а вот лежит же у всех на виду. Умирающий зверь, тот хотя бы прячется.