А жизнь продолжается
Шрифт:
Пастор:
— Да, но человек!..
— А что в человеке такого уж и прекрасного? Ей-богу, нам лучше спрятаться. Человек просто-напросто омерзителен: длинные, толстые, неуклюжие конечности, кое-где волосы, а так кости да мясо, груда материалов, из которых природа взяла и произвольно вылепила гротескное существо. Если взглянуть объективно, какая ж тут эстетика, что в нем красивого?
— А вот фру Лунд красивая! — громогласно восклицает аптекарь Хольм.
На какой-то миг воцаряется тишина, после чего гостиная оглашается дружным смехом: «Ну вы, аптекарь, и скажете!» Сама фру Лунд не
Доктор продолжает:
— Посмотрите на птицу, на обыкновенную сороку: прелестное существо, у нее такие грациозные очертания, перья отливают блеском всевозможных металлов. Или посмотрите на цветок, все равно какой: это же чудо от корня и до самого верху. Но человек?..
— Вы все это сочинили специально, чтобы блеснуть остротой своего ума, — бесстрашно заявляет пастор.
Тут снова подает голос супруга адвоката:
— Человек, сотворенный по образу Божию!
Доктор, уже более покладисто:
— Возможно, я слишком грубо выразился. Но у одра больных и умирающих я навидался такого, что, начни я рассказывать, вы бы зажали нос. Привести вам пример? Однажды мне надо было побрить покойника, а поскольку умер близкий мне человек, то я не хотел прибегать к посторонней помощи. При жизни он имел, что называется, презентабельную наружность, но сейчас он был далеко не презентабелен. Намылил я его и принялся брить, обычно он ходил гладко выбритый, так что мне предстояла большая работа. Щеки я побрил запросто, а вот участок над верхней губой пришлось буквально пропалывать, а покойник смеялся. Я не преувеличиваю, бритвенный нож то и дело застревал, и покойник смеялся, это происходило оттого, что кожа под лезвием растягивалась — и снова стягивалась. Ну, разделался я с этим местом, осталось самое трудное, горло с адамовым яблоком. Для того, кто не привык, это самое что ни на есть неудобное и неестественное положение — стоять изогнувшись да еще ни на что не облокотясь. Я, должно быть, взял и оперся на него пальцами, всего на какой-то миг, но этого было достаточно, грудная клетка опала, и покойный сделал глубокий выдох. Боже мой, какой же в лицо мне ударил смрад! В обморок я упасть не упал, просто шлепнулся на стоящий позади стул. Запах был убийственный, этакое адское зловоние трудно себе даже вообразить.
Мужчины, хотя про себя и посмеивались, сохраняли, однако же, серьезные мины.
— Так вы его и не добрили?
— Добрил, пополудни, когда немного очухался.
Пастор:
— Но что вы, собственно, хотели этим… я не понимаю…
— Это был человек! — сказал доктор.
Пастор подумал и сказал:
— Нет, это был не человек. Это были останки человека, труп.
Начальнику телеграфа нужно было заступать на дежурство, и он откланялся. Весь вечер он молчал как рыба, знай курил себе и благодушествовал. Он был книгочеем, а поскольку в гостиной не оказалось ни одной книги, говорить ему было не о чем. Жена его, впрочем, осталась.
Переменили рюмки и подали токайское. Токайское! Но гости и не думали приходить в восторг. Разумеется, это было редкое, привозное вино, только оно никому не понравилось.
— Ваше здоровье, фру Хаген, — произнес Гордон Тидеманн. — Я полагаю, это вино вам знакомо?
— Я
— Ну конечно же. В Австрии и Венгрии после обеда принято пить токайское, а в Англии — портвейн.
— А в Норвегии — виски с содовой, — вставил аптекарь и выпил, не дожидаясь других.
Общий смех:
— Да, в Норвегии предпочитают виски с содовой!
Кое-кто из гостей пригубливает.
— А Франция, что пьют во Франции?
— Шампанское. По-прежнему шампанское.
— Никогда еще не пробовал этого вина, — говорит пастор и читает по складам надпись на этикетке: — «Токай-Жадай». Необычный вкус, — добавил он, причмокнув губами.
Поскольку токайское осталось почти не тронутым, фру Юлия распорядилась подать шампанское и фрукты — виноград, яблоки, фиги. Ну надо же! — должно быть, пронеслось в голове у собравшихся, и хозяин дома почувствовал наконец, что они хотя и в слабой степени, но ошеломлены. Только это быстро прошло, и званый обед как был скучным, так скучно и заканчивался. Никогда он больше не станет их приглашать! Никогда!
Судья то и дело посматривал на часы, но, поскольку хозяева не выказывали усталости, он медлил с уходом. Фру Юлия попросила привести и показала детей, еще одна маленькая интермедия, восхищенные восклицания, воркованье, сюсюканье, но в гостиной сильно надымили сигарами, и малыши закашлялись. Приводила детей и увела обратно старая хозяйка, она уже успела оправиться, посвежела и улыбалась.
— Как же это у вас нет детей? — спрашивает адвоката аптекарь.
— Дети? А на что я их прокормлю?
— Ах вы бедняга!
Судья снова глядит на часы и решительно поднимается. Фру Юлия перехватывает его на полдороге.
— Ну куда вам торопиться? — уговаривает она. — С вами так уютно.
— Дорогая фру Юлия, мне и в самом деле уже пора.
Гости встают, прощаются за руку и долго благодарят.
Аптекарь верен себе до последнего:
— Странный народ, уходить с такого пиршества! Адвокат, взгляните только на эту бутылку с шампанским, она погибает во льду, и никто не протянет ей руку помощи.
Гордон Тидеманн не вытерпел:
— Не будем их удерживать, Юлия. Поблагодарим гостей за то, что они были столь любезны и заглянули к нам.
Возразить на это было нечего. Не падать же на колени.
Проводив гостей, он сказал жене:
— Напрасно я все это затеял, больше я такой ошибки не повторю. Ты когда-нибудь видела подобных людей?!
Фру Юлия:
— Гордон, перестань!
— Вечно ты всех оправдываешь.
— Разумеется, вечер им запомнится, — сказала она.
— Ты думаешь? Но они вели себя так, будто им это не впервой.
— Не могли же они высказываться при нас.
— Вот именно, хоть бы кто-нибудь что сказал. Черт побери, да их невозможно было ничем пронять! Даже токайским!
По мнению фру Юлии, общество подобралось замечательное, вечер прошел весело и гости остались довольны. Аптекарь был в ударе и прямо-таки блистал, фру почтмейстерша — сплошное очарование.
— Так ведь она тоже как-никак повидала свет, — сказал Гордон Тидеманн. — Ну а остальные? Нет, больше мы такой ошибки не повторим. Верно, Юлия? На черта нам это нужно!