А. Азимов, Г. Уэллс
Шрифт:
– Почему ты спрашиваешь?
– Мне интересно.
– Все это глупые выдумки, – ответила она, – мне не хочется о них говорить.
Нойс опустила голову и принялась рассматривать свои ногти, которые тускло поблескивали в слабо освещенной капсуле.
– Зачем тебе понадобилась моя любовь? – вдруг спросил Харлан.
Она чуть побледнела, откинула назад свои длинные волосы и очень серьезно посмотрела ему прямо в глаза:
– Раз уж тебе так необходимо знать – у нас есть поверье: любовь Вечного делает девушку бессмертной, А я не хочу умирать. Это одна причина.
– Ты же сказала,
– А я и не верю. Но ведь попытка – не пытка. Особенно если учесть вторую причину.
Он осуждающе посмотрел на нее, ища спасения от боли и разочарования на неприступных высотах морали своего Столетия.
– Какую?
– Мне все равно хотелось.
– Ты хотела, чтобы я полюбил тебя?
– Да.
– Но почему именно я?
– Ты мне сразу понравился. Ты был такой смешной.
– Смешной?
– Ну, странный. Ты так старался изо всех сил не смотреть на меня, а сам глаз с меня не сводил. Ты воображал, что ненавидишь меня, а я чувствовала, что тебя тянет ко мне. И мне стало немножко жаль тебя.
– При чем тут жалость? – У Харлана пылали щеки.
– Ты так мучился и страдал. А в любви все очень просто. Надо только спросить девушку. Так приятно любить и быть любимой. Зачем же страдать?
Харлан покачал головой: «Ну и нравы в этом Столетии!»
– Спросить – и все тут, – пробормотал он, – так просто? И больше ничего не надо?
– Глупенький, конечно, надо понравиться девушке. Но почему не ответить на любовь, если сердце свободно? Что может быть проще?
Теперь настал черед Харлана потупить глаза. В самом деле, что может быть проще? Ничего непристойного в этом не было. Во всяком случае, для Нойс и ее современниц. Уж ему-то следовало бы это знать! Он был бы непроходимым кретином, если бы стал допрашивать Нойс о ее прежних увлечениях. С таким же точно успехом он мог бы расспрашивать девушку из своего родного Столетия, не случалось ли ей обедать в присутствии мужчин и было ли ей при этом стыдно?
Слегка покраснев, он смущенно спросил:
– А что ты сейчас думаешь обо мне?
– Ты славный и очень милый, – ответила она. – Если бы ты к тому же пореже хмурил брови… Почему ты не улыбаешься?
– Смешного мало, Нойс.
– Ну, пожалуйста. Я хочу проверить, могут ли твои губы растягиваться. Давай попробуем.
Она положила свои пальчики на уголки его губ и слегка оттянула их. Харлан отдернул голову и не смог удержаться от улыбки.
– Вот видишь. Ничего страшного не случилось. Твои щеки даже не потрескались. Тебя очень красит улыбка. Если ты будешь каждый день упражняться перед зеркалом и научишься улыбаться, то станешь совсем красивым.
Но его улыбка, и без того еле заметная, сразу погасла.
– Нам грозят неприятности? – тихо спросила Нойс.
– Да, Нойс, большие неприятности.
– Из-за того, что у нас было? Да? В тот вечер?
– Не совсем.
– Но ведь ты знаешь, что я одна во всем виновата. Если хочешь, я им так и скажу.
– Ни за что! – энергично запротестовал Харлан. – Не смей брать на себя вину. Ты ни в чем, ни в чем не виновата. Дело совсем в другом.
Нойс тревожно посмотрела на счетчик:
– Где мы? Я даже не вижу цифр.
– Когда
Нойс изумленно раскрыла глаза.
– Неужели это верно?
Харлан равнодушно взглянул на Счетчик. Тот показывал 72000.
– Не сомневаюсь.
– Но где же мы остановимся?
– Когда мы остановимся? В далеком-далеком будущем, – угрюмо ответил он, – там, где тебя никогда не найдут.
Они молча смотрели, как растут показания Счетчика. В наступившей тишине Харлан мысленно вновь и вновь повторял себе, что Финжи намеренно оклеветал ее. Да, она откровенно призналась, что в его обвинении была доля истины, но ведь с той же искренностью она сказала ему, что и сам по себе он ей небезразличен.
Внезапно Нойс встала и, подойдя к Харлану, решительным движением остановила капсулу. От резкого темпорального торможения к горлу подступила тошнота.
Ухватившись руками за сиденье, Харлан закрыл глаза и несколько раз тяжело сглотнул.
– В чем дело?
Нойс стояла рядом, ее лицо было пепельно-серым; две-три секунды она ничего не могла ответить.
– Эндрю, не надо дальше. Я боюсь. Эти числа так велики.
Счетчик показывал: 111394.
– Сойдет, – угрюмо заметил Харлан и, протянув ей руку, добавил с мрачной торжественностью; – Пошли. Я покажу тебе твое новое жилище.
Взявшись за руки, словно дети, они бродили но пустынным помещениям. Тускло освещенные коридоры терялись вдали. Стоило только переступить через порог, как в темных комнатах вспыхивал яркий свет. Воздух был неподвижен, ни сквозняка, ни дуновения, но его свежесть и чистота свидетельствовали о хорошей вентиляции.
– Неужели здесь никого нет? – тихо спросила Нойс.
– Ни души. – Харлан хотел громким и уверенным ответом развеять свой страх перед «Скрытыми Столетиями», но почему-то и он сбился на шепот.
Они забрались так далеко в будущее, что Харлан даже не знал толком, как это Время называть. Говорить – сто одиннадцать тысяч триста девяносто четвертое – было смешно. Обычно этот период называли просто и неопределенно – «Стотысячные Столетия».
Глупо было в их положении ломать голову еще и над этой проблемой, но теперь, когда возбуждение, вызванное побегом сквозь Время, несколько улеглось Харлан вдруг с особенной силой почувствовал, что находится в области Вечности, куда не ступала нога человеческая, и ему стало не по себе. Ему было стыдно за свой испуг; стыдно вдвойне, поскольку Нойс была свидетельницей его страха, но он ничего не мог с собой поделать. От страха противно сосало под ложечкой и по спине бежали мурашки.
– Как здесь чисто, – прошептала Нойс, – даже пыли нет.
– Автоматическая уборка, – ответил Харлан. Ему казалось, что он чуть не надорвал связки от крика, на самом же деле он произнес и эти слова тихим голосом. – И ни одного человека на тысячи Столетий в прошлое и будущее, – добавил он.
По-видимому, Нойс это ничуть не встревожило.
– Неужели везде все устроено так же, как здесь? – спросила она. – Ты обратил внимание – на складах полно продовольствия и всяких запасом, полки библиотеки заставлены фильмокнигами?