А. П. Чехов
Шрифт:
Кто знает, быть может, г. Суворин и сам, подумав хорошенько о своей журнальной «карьере», пришел бы к такому же убеждению.
Какого первоклассного журналиста, быть может, задавил издатель, – увы! – «долженствующий» бояться за объявления, дрожать за розницу…
Быть может, это правда:
– Не будь «Нового времени», был бы Суворин.
Чехов и звание писателя
Не было звания для Чехова выше звания «писателя».
–
– Позвольте! Какой же это писатель?! Ловкач – но не писатель! – Это было хуже осуждения для человека, давно пользующегося большим «именем».
Как его три сестры, Чехов, – живя в теплой и прекрасной Ялте, – мечтал о грязной Москве.
– Жить и наблюдать можно в провинции, но писать только в Москве!
– Почему?
– Помилуйте! В Москве жизнь! Москва! В Москве писатели! Хотя каких таких писателей нашел Чехов в Москве?
Чехов и Маркс
Существует легенда, что издатель «Нивы» чуть не облагодетельствовал Чехова.
– 75 000 рублей!!!
А между тем это «благодеяние» камнем висело на шее Чехова. Давило его.
– Марксовский раб какой-то! – шутя, но горько шутя, говорил он. Дело было так.
Доктор сам, Чехов видел, что его «песня спета». «Скоротечная чахотка»
– Хотел обеспечить своих, – да и самому хоть год, хоть два, да пожить в свое удовольствие. Ведь я никогда не жил!
Он действительно «никогда не жил».
Работал всю жизнь, – да. Но «жить», в смысле веселья, пользования «благами жизни», – этой «жизни» он не знал.
В это время Чехов и продал все, что он написал, в собственность г. Маркса за 75 тысяч.
– Колоссальная цифра! – говорили и скажут.
Она уже раза в четыре покрылась. Вот какая это «колоссальная» цифра.
В наше время, когда репортер жалуется, что зарабатывает «всего триста рублей», когда 12 тысяч рублей в год – гонорар очень заурядного журналиста, а мало-мальски выдающиеся получают от 15 до 30 тысяч в год, – 75 000 рублей «за Чехова» очень и очень маленький гонорар.
Непрактичный, как все художники, он, кажется, потерял большую часть своего «состояния».
Менял хутора на дачи и чуть ли не все «променял».
Чехов… нуждался. Да, больной Чехов нуждался.
– Хотелось бы поехать теперь в Ниццу! – говорил он в январе.
– Так что же?
– Невозможно. Весной хочу ехать в Швецию. На ту и другую поездку не хватит.
И Чехов, – больной Чехов, – должен был отказывать себе в поездке, которая была ему необходима.
Он зарабатывал мало. Жил страшно скромно, – и то еле-еле хватало.
Писатели, знавшие обстоятельства Чехова,
Они указывали г. Марксу на благородный пример издателя сочинений Золя.
Тот тоже купил у малоизвестного писателя Золя в полную собственность вперед все, что он напишет, – чуть не за 100 000 франков. Но когда Золя сделался Золя, – издатель сам разорвал этот контракт и освободил писателя от неосторожно сделанного обязательства.
Но Чехова мучило не то, что он «продешевил».
– Все мои будущие произведения принадлежат Марксу! Вот что мучило писателя.
Он чувствовал на себе гнет, увы, оковы.
– Писать не хочется. Сядешь писать, и мыслю – пишу на Маркса!
Чехов и сцена
Сцена много унесла здоровья у Чехова.
Такова была его судьба. Все с большим трудом давалось этому огромному таланту, которому, казалось бы, все должно было даваться легко.
После представления «Чайки» в Петербурге, под свист, под шиканье, под дикий рев Александринского театра, Чехов без шапки убежал.
Сам не помнит, по каким улицам ходил или бегал.
Очнувшись, пошел на Николаевский вокзал, сел в первый отходивший пассажирский поезд, «забился в угол, чтоб кто не узнал», и уехал в Москву.
Эта история его тогда убила. Она сильно подорвала и без того слабое здоровье больного.
А публика, свершивши суд Линча над писателем, была как нельзя более довольна собой:
– Дарма, что знаменитость, а справедливость оказали!
И та же публика рукоплескала той же «Чайке» через несколько лет.
Можно ли уважать такую публику?
Вообще, публике не удавалось никогда «раскусить» ни одной чеховской пьесы сразу.
Кроме водевилей, ни одна из чеховских пьес сразу успеха не имела.
Пока не явился Московский художественный театр.
Но и Московский художественный театр в конце концов отбил у Чехова охоту к сцене.
Он с горечью говорил о постановке «Вишневого сада»:
– Что это за постановка! Что за декорации! Пермская губерния какая-то, а не Харьковская.
Ему замечали:
– Пьеса так тонко, так изящно написана, – знаете, эти разговоры, лакеи по-французски, это пение зачем-то шансонетки – это немножко грубовато. Это, простите, шарж.
Чехов возражал чуть не с ужасом, но уж со страданием, во всяком случае:
– Да я ничего этого не писал! Это не я! Это они от себя придумали! Это ужасно: актеры говорят, делают, что им в голову придет, а автор отвечай!