А. С. Хомяков – мыслитель, поэт, публицист. Т. 1

Тарасов Борис Николаевич

В вопросах веры Хомяков руководствовался тем положением, что она «есть крайний предел человеческого знания, в каком бы виде она не являлась: она определяет собой всю область мысли»[380]. В то же время он был далек от отрицания роли философии. «Никому в голову не приходит, – писал Хомяков, – что сама практическая жизнь есть только осуществление отвлеченных понятий (более или менее осознанных) и что самый практический вопрос содержит в себе отвлеченное зерно, доступное философскому определению, приводящему к правильному разрешению самого вопроса»[381]. В трактовке соотношения понятий «вера – философия – жизнь» Хомяков разделял мысль И. В. Киреевского, что

«философия есть не что иное, как переходное движение разума человеческого из области веры в область многообразного приложения мысли бытовой»[382].

В отношении к вере у Самарина, по словам Хомякова, недоставало любви, без которой сущность христианства не может быть понята. Из-за этого в его диссертации нераскрытой осталась созидательная сторона веры, которая преобразила всю историю человечества с момента принятия христианства. Основное внимание в работе было уделено полемике с католичеством и протестантизмом. В диссертации Самарина, писал Хомяков, «нет любви откровенной к Православию. Тайник жизни и ее внутренние источники недоступны для науки и принадлежат только любви»[383]. Познание божественных истин дано лишь взаимной любви.

В своих богословских рассуждениях Хомяков всегда оставался верен древнейшей отеческой традиции. Из источников, способных повлиять на его религиозные воззрения, исследователи чаще всего выделяют работы западного богослова Меллера, в которых Хомяков вполне мог обратить внимание на такое определение кафоличности, как единство во множестве и непрерывность общей жизни.

На протяжении всей жизни Хомяков занимал последовательную позицию, согласно которой в богословии окончательная система не дана и невозможна. «To, что вся Церковь высказала, тому веровать безусловно. Знать, что она когда выскажет, будет безусловно истинно, но что она еще не высказала, того за нее не высказывать авторитетно, а стараться уразуметь со смирением и искренностью, не признавая, впрочем, над собою ничьего суда, покуда Церковь своего суда не изрекла»[384]. Благодатная действительность, по Хомякову, явлена и открыта в непогрешимом и непреложном опыте Церкви. Сама Церковь – это «не доктрина, не система и не учреждение. Церковь есть живой организм истины и любви, или точнее – истины и любви, как организм».

Хомяков был убежденным волюнтаристом, для которого понятие «волящего разума» в сознании человека значило чрезвычайно много. Он стремился повлиять на Самарина, которому, по его словам, необходимо принять систему славянофильских воззрений в целом, что приведет его к новому взгляду на историю, искусство, право. Хомяков писал Самарину, что в этом случае отдельные выводы «сольются для вас в одну общую гармонию, в один общий вывод освобожденной жизни»[385]. Однако главное изменение должно произойти в отношении к Православию, познание веры возможно только изнутри, жизнь духа подвластна только верующему члену Церкви.

Цель славянофильского учения, по мнению Хомякова, двояка: оно должно не только сформироваться в теории, но и реализоваться на практике. «Наша эпоха, может быть, по преимуществу зовет и требует к практическому приложению. Вопросы подняты, и так как это вопросы исторические, то они могут быть разрушены не иначе, как путем историческим, т. е. реальным проявлением в жизни»[386].

Влияние Хомякова на взгляды Самарина в середине 1840-х годов дало свои результаты. В письме к Н. В. Гоголю в 1846 году Самарин писал, что прошел весь круг философского отрицания благодаря новому для себя осознанию христианства, которое не только является одним из учений, но составляет

начало всей его жизни и творчества. Христианство нельзя понять одним разумом, оно сознается существом человека во всей его полноте.

Эволюцию взглядов собственных Самарин рассматривал через призму развития мировой философии, которая пришла к отрицанию не только христианства, но и всякого бытия, независимого от знания. После такого крайнего предела уничтожения для человека наступает понимание необходимости воссоздания всего разрушенного. Однако, уничтожив бытие, мысль сама по себе не способна к сотворению живого начала. Тут в права вступает творчество как начало самобытное и независимое. Свое новое состояние Самарин рассматривал как начало новой жизни, где главное – признание существования живой истины и возможности ее постижения во всей полноте.

 

В письме к К. С. Аксакову в 1847 году Самарин признался, что его диссертация опоздала на 2–3 года: взгляды значительно изменились, произошел перелом в его отношении к Гегелю, русскую историю нельзя объяснить гегелевской философией, т. к. само начало логики немецкого мыслителя ложно. Закон двойного отрицания и гегелевская триада совершаются в замкнутом круге бытия Божественного, выход в мир конечных явлений есть акт не логической необходимости, а нравственной свободы, не развитие, а творчество. Закон двойного отрицания, когда он понят формально, не имеет никакой ценности для философии.

Положения, истинность которых доказывалась Хомяковым, повлияли не только на окончательный переход Самарина на позиции славянофильства, но и помогли ему самому более четко осознать свои богословские воззрения. В дальнейшем многие из этих аргументов были изложены в целом ряде его трудов, среди которых особое место занимает работа «Церковь одна».

В истории взаимоотношений Хомякова и Самарина был еще один эпизод, связанный с философией. В конце 1850-х годов Хомяков написал Самарину два письма, посвященных рассмотрению философских вопросов. Второе из них, к сожалению, не было закончено из-за внезапной смерти автора в 1860 году. Эти письма были рассчитаны на публичное прочтение, и их можно рассматривать как философское завещание.

Самарин стал одним из наиболее благодарных учеников Хомякова. Впоследствии он много сделал для популяризации идей своего учителя. После получения разрешения на издание его трудов он написал предисловие к богословским работам Хомякова, которое не потеряло своей значимости до настоящего времени.

Н. Г. Ястребова
Славянофильские идеи Ф. Н. Глинки

Любовь к своей славянской родине имеет у Ф. Н. Глинки глубокие корни. Славянофильские настроения возникли у него задолго до 1840-х годов (времени начала славянофильских выступлений Хомякова, Шевырева). Корни славянофильства Глинки уходят в 1810-е годы. Именно в этот период – в связи с Отечественной войной 1812 года и сопутствующими ей заграничными походами, в которых Глинка принимал непосредственное участие, – у него крайне обостряется чувство патриотизма.

В многообразном литературном наследии Глинки сохранилось множество высказываний поэта по поводу царящего на Западе нравственного беспредела, который вызывал у поэта самые негативные оценки.

Сравнивая две культуры – русскую и западную (в основном французскую), Глинка приходил к невольному выводу о превосходстве первой. Отдавая должное уровню просвещения, образования Европы, искренне восхищаясь достижениями западного искусства, Глинка тем не менее в нравственном, этическом смысле ставил Запад много ниже России.