Абд-аль-Кадир
Шрифт:
Относясь с философским спокойствием к тяготам тюремной жизни, эмир отдает почти все свое время ученым и литературным занятиям. Многие часы он проводит в одиночестве за своими книгами и рукописями. Лишь дважды в день спускается эмир из своей комнаты в большой зал, чтобы вместе со всеми узниками сотворить молитву или произнести для них проповедь. Как на свободе в былые времена, он и в заключении ничем внешне не выделяется среди своего окружения. Он отказывается от всяких привилегий, предоставляемых ему тюремными властями, ведь они не распространяются и на его товарищей по несчастью. В отношениях с людьми Абд-аль-Кадир всегда внимателен, спокоен, доброжелателен.
В
Из этого пантеистического представления о мире, существующем в боге, Абд-аль-Кадир производит понятие о единстве религии. Отсюда его веротерпимость, хотя ислам, по его убеждению, составляет вершину религии. «Начиная от Адама и Мухаммеда, среди пророков не было разногласий относительно основ и принципов религии. Закон Моисея был практичным, поскольку он предписывал верующим правила поведении; закон Иисуса был духовным: он провозглашал отречение от мирского и любовь к небесному; закон Мухаммеда соединил в себе и первое и второе…
Религия едина, именно это признавали пророки; они расходились только в частностях. Если бы мусульмане и христиане обратили ко мне свой слух, я бы устранил Их расхождения, и они стали бы братьями…»
В этих размышлениях явственно проступает гуманистическое стремление Абд-аль-Кадира к вселенскому братству людей. Облеченное в религиозный покров, — иначе эмир не мог мыслить, он оставался человеком восточного средневековья, — это стремление имело не религиозные, а мирские мотивы. В отличие от многих мусульманских мыслителей Абд-аль-Кадир видел в мирном общении с современной европейской цивилизацией благотворные возможности для восточных народов. Он сознавал научно-техническое превосходство Европы и надеялся, что настанет время, когда европейцы будут посылать на Восток не генералов и пушки, а машины и инженеров. Несмотря на все те беды, которые обрушили на его народ французские властители, он не озлобился на французов и не проклинал Францию. Он предостерегал от слепой ненависти к врагу, ибо, по его словам, «нельзя судить Францию по одному моменту».
Отношение Абд-аль-Кадира к европейской цивилизации вообще и к французской культуре в особенности стало в последующие годы традиционным для ведущих сил в национально-освободительном движении Алжира. Спустя сто лет, в самый разгар народной войны за независимость, алжирцы будут заявлять:
«Реки крови разделяют две страны, но трезво рассуждающие патриоты отдают себе отчет, что, помимо нынешних препятствий и преступной политики французских правителей, имеются высшие интересы обоих народов, к которым следует прислушиваться. Франция может помочь молодой Алжирской республике в технической, экономической
Когда произносились эти слова, в мире уже возникли условия для осуществления былых надежд Абд-аль-Кадира. Однако в его время эти надежды были всего лишь прекраснодушными мечтаниями, к которым сам эмир относился довольно скептически. Он, разумеется, не мог предвидеть последующего развития событий. Эмир не верил в то, что иностранное господство в Алжире будет вечным. Но он и не видел в своей эпохе реальных путей для победы над колонизаторами и создание независимого алжирского государства. Поэтому, когда французы интересовались его мнением, о колониальном управлении Алжира, он отвечал: «Мой совет легко и просто претворить в жизнь. Следуйте моему примеру: управляйте только по закону, и вы преуспеете».
В заточении Абд-аль-Кадир, как и в период алжирской войны, привлекал живое внимание общественности во Франции и в других европейских странах. Интерес к нему даже возрос. В немалой мере это было вызвано возмущением либеральных кругов недостойным обращением с эмиром французского правительства, грубо нарушившего свои обязательства. Требования об освобождении эмира особенно громко звучали в Англии, что, впрочем, объяснялось не столько любовью к справедливости, сколько старым англо-французским соперничеством в колониальном мире. В январе 1849 года лондонская «Таймс» писала: «В момент капитуляции эмиру могли бы быть предъявлены более жесткие условия; но коль скоро слово дано, честь французской нации зависит от того, будет ли оно сдержано».
Большой интерес европейцев вызывает и сама личность Абд-аль-Кадира, которая, по свидетельству современника, «привлекает своим возвышенным духом, чистотой и силой характера, благородством чувств и оригинальностью мысли». Выходят книги о жизни эмира. Его образом вдохновляются поэты и художники. Английский поэт Мэйдстоун написал о нем огромную эпическую поэму в несколько тысяч стихов, изданную в Лондоне в 1851 году. Во Франции Абд-аль-Кадир стал «модным человеком». Чуть ли не ежедневно к нему являются с визитами журналисты, офицеры, политические деятели.
Эмира навещал профессор истории Вуньяр, который подарил ему перстень с камнем, осколком от гробницы Наполеона на острове Святой Елены. Известный дипломат и делец Фердинанд Лессепс, организатор строительства Суэцкого канала, посетивший Абд-аль-Кадира, говорил с ним об экономическом развитии Африки. С бывшим епископом Алжира эмир обсуждал богословские проблемы. Французские офицеры толковали с ним о военных делах. Многие из них были обязаны эмиру своим продвижением по службе. Абд-аль-Кадир говорил: «Во французской армии есть немало офицеров, которые должны быть благодарны мне: если бы не война со мной, многие полковники до сих пор остались бы капитанами, а генералы — полковниками».
Вывали в гостях у эмира и любопытствующие светские дамы. Одна из них спросила у него:
«— Почему мусульмане имеют много жен, а не одну, как принято у нас во Франции?
— Потому, — ответил Абд-аль-Кадир с галантной иронией, — что мы любим одну за ее глаза, другую — за ее губы, третью — за ее тело, четвертую — за ее сердце или характер. Если бы мы нашли все это в одной женщине, примером которой можешь быть ты, то не стали бы больше искать других».
Однако не всех визитеров влек к эмиру искренний интерес к человеку большого ума и своеобычного характера. Большинство слеталось «на знаменитость». Группе посетителей, которые начали расточать ему комплименты, Абд-аль-Кадир сказал с деликатной прямотой: