Абхазская повесть
Шрифт:
Дробышев по-прежнему был без сознания.
Потеря крови, хотя и компенсированная вливанием большой дозы физиологического раствора, ослабила сердечную деятельность. Шервашидзе и его помощники внимательно следили за сердцем, за борьбой организма – следили и помогали ему в этой борьбе. Временами в груди Федора слышалось глухое клокотание. Бледное лицо раненого то и дело передергивали судороги, рот его сжимался, и сквозь выбитые зубы прорывались стоны.
Часы, когда у кровати Дробышева дежурила Этери, двадцатидвухлетняя, обычно смешливая сестра хирургического отделения, были для нее часами тревоги
Порой, когда ему казалось, что больному не хватает воздуха, Шервашидзе приказывал открыть большое окно, и тогда вместе с отдаленными шумами города в палату врывался свежий весенний воздух, напоенный ароматом. Было время цветения мимозы, и ее нежный, чуть горьковатый запах, смешиваясь с запахом магнолий, лип, эвкалиптов, лавров и множества других деревьев и цветов, распостранялся в палате.
О Дробышеве беспокоились не только в этом маленьком пограничном городке на берегу моря. По телефонным и телеграфным проводам шли запросы о нем из далекой Москвы. И если до сих пор о существовании Федора знали лишь немногие, то сейчас его имя называли сотни людей, ранее не знакомых ему.
И только далеко от него близкий и дорогой Федору человек ничего не знал о случившемся. А как была ему нужна сейчас нежность и ласка этой далекой и теперь, казалось, совсем чужой женщины. Какую огромную и острую боль причинила ему она… И все же он ее не забыл, не мог забыть и, несмотря ни на что, тщательно пряча в душе свое большое, горькое чувство, продолжал любить.
4
В точно назначенное время Обловацкий и Строгов были у начальника отдела Бахметьева.
Иван Васильевич, невысокий, начавший полнеть человек, со следами оспы на широком, скуластом лице, усадил их за стол, на котором лежали развернутая карта-"пятиверстка" побережья и несколько переплетенных томов дела.
– Ну что ж, друзья, не буду повторять уже сказанного вам Василием Николаевичем. Задержу ваше внимание лишь на моментах, представляющих для – вас непосредственный интерес.
Подойдя к столу, Бахметьев открыл один из томов и, найдя по заложенной вкладке нужное место, продолжал:
– Надо предполагать, что в ближайшие часы подтвердится наша уверенность, что были Эмухвари. Эмхи, как зовут их там. Если это были они, то многое прояснится. Дробышев установил, что связь Эмухвари с их зарубежными хозяевами осуществляется с помощью подводных лодок, и напал на их след, но из-за ранения не довел дело до конца. Мы знаем только приблизительно места высадки связных и выгрузки оружия и боеприпасов. А нам надо как можно быстрее их перехватить. Зато нам известно точно, что центральным «почтовым ящиком» является монастырь в Новом Афоне, а его настоятель отец Иосаф не только представитель господа бога. Не доверяя молитвам, он пользуется и коротковолновым передатчиком. Но трогать отца Иосафа пока нельзя, чтобы не встревожить весь муравейник. Наблюдением установлено, что подводные
На этих участках наблюдение ведется непрерывно, хотя не исключено появление лодок в ближайшее время и в других местах побережья, так как выгрузка на берег какого-либо снаряжения шестого-седьмого февраля, по нашим сведениям, не производилась. В Сухуме вам необходимо продолжать работу Дробышева. Мне кажется, – закончил Бахметьев, – что разгадка находится в Сухуме и в Новом Афоне. Особенно в Афоне, – подчеркнул он. – Как уже сказал Василий Николаевич, вы выезжаете завтра сочинским, едете отдельно. О вашем выезде знает только начальник опергруппы ГПУ Абхазии Чиверадзе, с которым вы встретитесь в Сухуме. Вопросы есть?
– Нет. Все ясно! – Обловацкий и Строгов встали.
5
– Василий Николаевич, Русанова здесь, – доложил секретарь.
– Просите!
Березовский поднялся навстречу входившей в кабинет молодой высокой женщине.
– Здравствуйте, Елена Николаевна!
Он пожал руку и гостеприимным жестом показал на диван:
– Садитесь, нам нужно поговорить.
Русанова с недоумением и тревогой смотрела на Березовского, не понимая, зачем ее вызвали.
– Я знаю, что вы замужем, знаю, кто ваш муж. Вы, видимо, счастливы с ним, – медленно заговорил Березовский, садясь рядом и разглядывая свою гостью. Заметив горькую усмешку, тронувшую ее тонкие губы, он посмотрел ей в глаза. – Видимо, счастливы, – раздумчиво повторил Березовский, – если ушли к этому человеку, несмотря на то, что годились ему в дочери. Ушли, причинив огромное горе другому, с которым связали прежде свою жизнь…
– Я не понимаю вас. По какому праву вы… – вскинув голову и с волнением глядя на Березовского, начала Русанова. Но тут же тревожно спросила: – Что-то случилось? Да?
Березовский медлил с ответом.
– Не знаю, правильно ли я сделал, пригласив вас сюда, но дело в том… – он запнулся и снова внимательно посмотрел ей в глаза. – Дело в том, что Дробышев тяжело ранен.
Он хотел сказать, что знает о любви Федора к ней, что там, далеко, Дробышев борется со смертью и – кто знает! – будет ли жив. Хотел, но не успел. Русанова схватила и сжала его руку. Лицо ее побледнело.
– Он жив? Говорите правду, только правду!
Березовский утвердительно кивнул головой.
Она отпустила его руку. Еще минуту назад такая прямая, гордая, Русанова вдруг будто сжалась, сгорбилась, опустила голову и заплакала.
– Ну вот и хорошо! – дрогнушим голосом сказал Березовский. Еще минуту назад он чувствовал неприязнь к этой женщине, но сейчас что-то теплое шевельнулось в его душе. Значит, не безразличен ей Дробышев.
– Вот и хорошо! – повторил он.
Елена Николаевна с недоумением взглянула на него.
– Вытрите слезы и успокойтесь, – сказал Березовский. Она послушно вынула платок и стала вытирать глаза.