Абхазские рассказы
Шрифт:
Если встать на крыльцо дома Хабыджа и смотреть поверх дeревьев, то на расстоянии одного выстрела, на склоне горы, легко заметить утопающую в зелени крышу небольшой постройки. Лес, разросшийся между крышей и домом Хабыджа, мешает определить, какого рода эта постройка. Еще выше по горе тянутся стройные ряды табачных стеблей. Из этого можно заключить, что скрытая в зелени постройка, по всей вероятности, табачный сарай.
Крыша его покрыта пестрой дранью: старой, почерневшей от копоти и новенькой, блестящей, что придает крыше живописную пестроту,
Эта постройка служила Джату и домом и сараем. Плетеной стеной он разделил ее пополам: в одной половине жил, а в другой, предназначенной для сушки табака, хранил табачныe рамы. С табачной плантации открывалось перед ним хозяйство Хабыджа, и его зоркий глаз мог видеть все, что делалось у него на дворе.
Было позднее утро. Солнце стояло довольно высоко, когда Хабыдж въехал к себе во двор и остановил коня у крыльца. В руках он бережно держал небольшой мешок муки.
— Гости встали? — спросил Хабыдж, слезая с седла, и подал подошедшей девушке мешок.
— Нет, еще не вставали.
Девушка, приняв муку, вошла в дом.
В кухне ярко пылал очаг. Женщины хлопотали у огня, готовя обильный обед. Крупные вареные куры лежали на столе. Быстро вращая деревянным вертелом, немолодая, худосочная женщина поджаривала на огне петуха. Мать Хабыджа, в палатке, тщательно скрывавшем ее седые волосы, присев на корточки, мыла в углу посуду. Джанхват, пыхтя и покряхтывая, внес огромную охапку дров и с грохотом бросил ее на пол. После этого он присел к огню и, взяв ногу барана, зарезанного в честь гостей, стал опаливать ее над пламенем. Хабыдж положил на место уздечку и седло, взял маленькую остроконечную палочку и вытащил ею из бурно кипевшего котла кусок мяса. Отведав, он сказал: «Еще не готово» и приказал Джанхвату подбросить дров в огонь.
Сам же направился к гостям, которым была отведена горница.
Одни из гостей одевались, другие еще нежились в постелях.
— Раненько встаете, дорогие гости! Успеете, зачем торопиться? Почивайте на славу, — рассыпался перед ними Хабыдж.
В комнату вошел молодой человек, свеженький и пухленький, как только что сваренная жирная курица. В нем сказывалось «хорошее воспитание», а точнее сказать — питание. Звали его Отар. Это был сын князя Мсуста.
— А я видел тебя верхом, — обратился он к Хабыджу. — Куда ты ездил в такую рань?
Хабыдж скорее бы умер, чем признался, что в такую рань он был на мельнице. Чтобы не уронить своего достоинства в глазах знатных людей, он беспечно ответил:
— Да никуда я не ездил, дорогие. Просто лошадь искал.
— Проидем на кухню, не будем мешать людям одеваться, — сказал Отар и увел Хабыджа в прихожую.
Там они задержались и долго говорили приглушенными голосами, время от времени поглядывая на табачную плантацию и пеструю крышу дома, скрытого в зелени. Потом, не заходя в кухню, спустились по лестнице, прошли между домами и скрылись в овраге.
Двое из гостей, пожилые люди, вышли на балкон. Они были в роскошных черкесках. На них сверкали раззолоченные
Во дворе показался Отар.
Молодой человек тотчас же вскочил с места и обратился к Отару:
— Садись, пожалуйста!
— Садись ты, Иуана, ты — гость, — ответил Отар. Поднявшись на балкон, он удобно раcположился на полу.
Гости разговорились. Особенно отличался своими сахарно-сладкими рассказами Куациа, рыжеватый и голубоглазый. Другой гость, Казылбек, с огромным, как у откормленной свиньи, животом, не мог двинуть шеей: он поворачивался всем туловищем, и при этом дряблая кожа на его подбородке собиралась в складки, что придавало ему сходство с индюком. Сын его, Иуана, худощавый, с мелкими и чуть-чуть удлиненными чертами лица, не был похож на отца ни наружностью, ни характером. Сатиновая косоворотка, плотно застегнутая нa белые блестящие пуговицы, ловко сидела на нем. Поверх косоворотки он набросил на себя летнее пальто из тонкой материи. Иуана в этом году вернулся домой, закончив учение в Сухуми.
Гости сыпали шутками и остротами без устали, вплоть до минуты, когда пришли женщины, неся кувшин с водой, мыло и полотенце. Придерживаясь обычных церемоний и соблюдая старшинство, гости умылись.
Казылбек пространно стал вспоминать вчерашние большие поминки, после которых они и, заехали к Хабыджу переночевать.
— Несчастный Астана был хороший малый. Немудрено, что и поминки по нем устроили славные! И братья у него молодец к молодцу, — похвалил он братьев покойного.
— Поминки в самом деле были хорошие, да не пора ли нам ехать, отец? — сказал Иуана, поглядывая на своего толстого poдителя.
— Что верно, то верно. Пора трогаться. Прикажи-ка, чтоб седлали лошадей, — обратился Казылбек к Отару. Но Отар, осведомленный о приготовлениях на кухне, ответил:
— Куда вам торопиться? День такой длинный, что, клянусь, вы трижды успеете переделать все ваши дела!
И Отар вышел поторопить хозяев. Вбежал Хабыдж.
— Гости дорогие! Не могу, не могу вас так отпустить! Прошу повременить немножко...
Гости снова сели не споря, а Хабыдж вышел и через минуту вернулся, держа на вытянутых ладонях удивительной красоты карвальское ружье (5). Пусть гости полюбуются, пока накрывают на стол.
Ружье действительно заслуживало самого пристального внимания: старинной работы, оно было покрыто серебром, а приклад украшен драгоценностями.
— Ох! Что ты за человек, Хабыдж! — воскликнул Казылбек. — Нет такой ценной вещи на свете, которую бы ты не припрятал у себя! Откуда оно у тебя?
Восторг его был так велик, что Казылбек даже привстал. Все принялись рассматривать редкий экземпляр оружия, дивясь и восхищаясь. Только Отар стоял неподвижно. Его глаза неотступно следили за фигуркой человека, который на горе трудолюбиво полол табак.