Абхазские сказки и легенды
Шрифт:
Лицо, которое она обращала к мальчику, приходившему с запада, долговязый не любил. Ему даже казалось в такие минуты, что в ней не один, а два человека.
Он давно заметил, что лицо ее порой может быть совершенно чужим, словно бы это было и не ее лицо.
Странно, но таким чужим оно у нее становилось, когда кто-то хвалил его или когда он отвечал на трудный вопрос или делал то, чего кроме него никто не умел делать.
Но он утешал себя тем, что его и в самом деле слишком уж часто, где нужно и не нужно, хвалили. Он и сам вовсе не хотел этих похвал
И все-таки как быстро течет время! Кажется, только вчера она села за парту, а сегодня…
…Он опять видел перед собой преображенный снегом, непривычный и как бы отодвинутый горизонт. И тогда опять наступало мгновение, когда с замирающим сердцем начинал он ощущать себя невесомым, и его словно бы подхватывало время — эта невозвратимая бесконечность… В эти мгновения ему казались невыносимыми их ленивые, похрустывающие на снегу шаги.
А запах азалии почему-то в такие минуты усиливался. Он знал, что в морозном, чистом воздухе не может быть запаха цветов, но тем не менее слышал его.
И ему казалось это очень важным и многозначительным. Ему хотелось быть лучше и кому-то помочь, сделать что-то такое, чего никто никогда еще не делал, найти какие-то главные слова, которые могли бы выразить все, что он чувствовал в эти минуты.
Отчего бы это? Может, во всем виноват снег? Или, может быть, оттого, что он грустил сегодня и ни разу еще не пошутил, не подурачился, боясь нарушить снежное безмолвие?
— Что же это мы! — сказал он, останавливаясь. — Сколько снегу навалило, а мы боимся притронуться к нему!
И, словно впервые увидев снег, двое его спутников тоже остановились.
— Посмотрим, кто кого! — вскричал он и бросил портфель на снег. — Кто кого!
И снежки полетели в девочку.
— Ах, так? — воскликнула она с вызовом и тоже бросила свой портфель. — Думаешь, со мной легко справиться?! Как бы не так!
Лицо ее было в эти минуты таким, каким оно ему нравилось.
Ему стало хорошо, и он уже с азартом стал лепить снежки, хотя поначалу ему хотелось только лишь развеять свою грусть, а не играть.
— Кто кого?
Сначала он не очень-то увертывался от ее снежков и позволил догнать себя и осыпать снегом. Она была радостно возбуждена, смеялась, падала в снег и снова догоняла его, но быстро устала. Тогда он подскочил к ней и, хотя она сопротивлялась, накормил ее снегом.
— С утра надо подкрепиться! — запыхавшись от игры, крикнул он и отбежал от нее подальше.
Мальчик, приходивший с запада, топтался на месте, не зная, как себя вести. Его легко можно было бы увлечь игрой, бросив в него несколько снежков, но тот, который приходил с востока, решил иначе. Ему хотелось узнать, надолго ли хватит у него терпения. Тот ведь ничего просто так не будет делать, ему нужен повод, и притом основательный. Не играть же просто так в снежки!
Девочка отважно шла на своего обидчика, а обидчик, накормивший ее снегом, подпустил девочку совсем близко, видя ее покрасневшие от снега руки, ощущая запах ее волос и любуясь ее ловкостью.
У
И все это только лишь для него, только он один слышал этот необыкновенный смех, принадлежавший ему, потому что сама она не догадывалась о чудесном своем смехе, а он никогда не забывал его. И все это будет вечно жить в нем, и если он вдруг когда-нибудь затоскует, то как волшебник вызовет этот смех, и смех зазвучит в его памяти, вернувшись из прошлого, засверкает зажженными свечами. Можно было лишить его очень многого, но этого никто не в силах у него отобрать.
— Нет, одна ты со мной не справишься! — крикнул он. — Нападайте вдвоем!
И товарищ его издал наконец-то воинственный какой-то клич.
Ему, наверное, было обидно от сознания, что о нем как будто бы забыли. В клич этот вплелись, возможно, те уготованные заранее слова, которые он держал под замком, но в пылу игры они ничего не расслышали, оглушенные бегом разгоряченной крови, грохочущей в ушах, как реки в горных теснинах.
— Вот это правильно! Вдвоем, вдвоем! Не понимаю, как это вы не догадались до сих пор! — кричал долговязый, желая еще больше раззадорить приятеля.
Он и сам не мог понять, почему именно сегодня ему хотелось дразнить его. «Во всяком случае, — думал он, — будет что вспомнить, когда растает снег, будет над чем посмеяться». Но сам при этом чувствовал, что уж очень хочется ему раздразнить, хотя и стыдно было признаться в этом.
А тот уже догонял его, летел за ним стрелой и чуть ли не со свистом, сжимая в руке крепкий, как кусок льда, снежок. Долговязый отступил и ловко увертывался от нападавшего, а порой и сам наступал. Девочка уже устала и не могла продолжать бой, согревая горячим дыханием свои озябшие и опухшие от снега, покрасневшие руки.
— Чего же вы? Я же говорю, вдвоем нападайте, вдвоем!
И долговязый, крикнув это, увидел, как товарищ его беззвучно разомкнул свои губы, словно бы давая выход той бессловесной ярости, которая мучила его, скопившись в нем дробью передержанных слов. Несколько раз он кидал в долговязого увесистые снежки, превращенные в его руках в круглые льдышки, но всякий раз промахивался и злился от этого еще больше.
Видимо, ему мешала ярость.
«А собственно говоря, почему он так злится: игра есть игра! Зачем же так злиться?!» — думал долговязый, увертываясь от снежков, которые, как маленькие ядра, жужжали рядом с его головой.
Но вот наконец, когда крепыш стал беситься от бесконечных своих промахов, мальчик, приходивший с восточной стороны, не стерпел и засмеялся. А его противник, услышав смех, стал даже спотыкаться и падать от дикой ярости.
«Что же он так злится? Это же игра! И почему не смеется она? Это же смешно, она должна смеяться… Это просто смешно, это же игра… Тут не может быть места обиде и злости…»
Но она не смеялась.
«Вообще-то это, может быть, к лучшему. А то он и вправду разозлится, услышав ее смех, воспримет это как кровную обиду… Он ведь очень обидчив».