Абонент вне сети
Шрифт:
– Что-нибудь желаете? – Улыбающаяся официантка просекла минорные аккорды в моих глазах, за которыми у клиента обычно следуют три по сто коньяку и жалкие попытки познакомиться с девушками.
– Нет, – ответил я, поднимаясь.
На следующее утро я собирал мысли на краешке дивана в квартире Дэна и наблюдал, как гриф штанги методично опускается ему за спину. Кажется, это упражнение называется «французский жим сидя» и особенно развивает трицепсы. Повторе на десятом Дэн сделал глубокий выдох, опустил снаряд на ковер и прошелся по комнате.
– Вот такой пердимонокль, – изрек он, отхлебывая морковный сок из графина. – Вместо того чтобы жужжать от счастья как шмель в огороде, он не спит ночью и надирается с утра. Ты подумай, не нужно больше ходить
– Да мы с Масей больше года вместе, – заорал я. – Это срок. А раз она ушла, значит, я где-то ошибся. Где-то ее прокатил. Несколько раз даже дома не ночевал. Вот она и прогнулась под зама генерального директора. В Америке мы бы его самого нагнули за харассмент. А она вчера приходила, наверное, хотела, чтобы я ей тормоза включил.
– Типичная лихорадка воображения, – перебил Дэн. – Когда твоя скво с тобой прощалась, у нее уже были и билет, и виза, и новое бикини.
– С чего ты взял?
– Потому что успех у женщин имеют успешные мужчины, – Дэн стащил с себя потную футболку. – Сделал дело – вымой тело. Пока я истекаю шампунем в душе, ты подумай, как не допустить разграбления совместно нажитого имущества. Она пару раз прошвырнется по магазинам и поймет, что тысячи евро в месяц ей крайне мало. И съешь что-нибудь из холодильника. Пора тебе начинать жить.
Всякий раз, когда я приходил к Дэну с застрявшими в мозгу занозами, я возвращался счастливым. Он не вымещал на мне жизненный опыт под предлогом помощи. Он, кажется, вообще не стремился помогать. Он просто впускал меня в свой мир, не похожий на мещанскую мечту, как вера не похожа на крестный ход в Троицу. Хотя я сомневаюсь, что он верил хотя бы в закон Ома.
В квартире Дэна самой ненужной вещью был телевизор: маленький серый ящик на холодильнике под потолком. Дэн говорил, что иногда посматривает новости, когда готовит еду. Он искренне не знал, кто такой Джастин Тимберлейк, и считал, что в мире ежегодно производится не более десяти фильмов, которые стоит смотреть. В квартире не было книжных полок, а несколько десятков фолиантов стопками валялись на дне шкафа в прихожей. Эти книги он дочитал до конца, а остальные просто выкидывал, если они не прорубали его до двадцатой страницы. Он называл Достоевского «великим и запарным» и рукоплескал, когда одно издательство выпустило «Войну и мир», сократив текст в четыре раза. Зато рядом с музыкальным центром высились стойки с сотнями компакт-дисков, в основном малоизвестных в России блюзменов, а над кроватью висел родной Gibson Lespol. Под настроение Дэн перебирал струны, сидя перед открытым окном.
Он снес все перегородки внутри квартиры, только капитальную стену между прихожей и гостиной рабочие наотрез отказались трогать. Эти семьдесят квадратных метров пространства Дэн не пытался содержать в порядке путем регулярных плановых уборок, зато безжалостно отправлял в мусор предметы, вдруг показавшиеся ему ненужными. Благодаря этому в квартире царил относительный порядок. Оранжевые стены, фиолетовые шторы, голубой диван создавали веселый шизофренический антураж, за которым угадывалась самобытная личность хозяина. Соседи считали Дэна чертовски смелым парнем, поскольку он был единственным во всем доме уникумом, который, живя на втором этаже, отказался от решеток на окнах. И, конечно, только он открывал дверь не спрашивая «кто там?».
Лязгнула дверная ручка, и из ванной выплыл Дэн в бордовом халате. На груди с левой стороны красовался манерный вензель «ДР» – Даниил Ретунский – и фамильный герб с Колобком на копье, который он по приколу заказал в генеалогической конторе. Его длинные русые волосы на глазах скручивались в кудряшки.
– Ты пробовал добавлять в кофе апельсиновый сок? – спросил он, включая чайник. – Нет? Вот поэтому ты и не можешь поймать в себе гармонию и принести ее в жизнь.
– А ты в этом халате выглядишь как глиста на балу прессы, – он часто злил меня своим
– Конечно, не тяну. Я моложе, красивее, обаятельнее. Я даже более успешен: не связан контрактами, не завишу от стилиста и могу чесать, где чешется. У меня впереди целый день, который я распишу как Леонардо – «Мадонну Альбу». Или «Литту» – неважно…
В его речь ворвался сухой щелчок закипевшего чайника. Спустя минуту адская смесь кофе с соком помогла Дэну поймать кураж, за который его любили женщины и ненавидели их ухажеры.
– Де Ниро не доступны элементарные радости, – он заходил по комнате с чашкой. – Сопутствующие его звездному статусу ограничения, на мой взгляд, не окупаются славой и деньгами. Просыпаюсь, например, я, подхожу к окну, почесываю себе в паху и ору дурным голосом: «Эге-ге-ге-гей!» То есть веду себя как по-настоящему счастливый человек. А в это время из-за забора в меня целится объективом просочившийся папарацци. И назавтра я вижу себя на обложке таблоида «Петербург-песец» с членом в руке на фоне бильярдного стола и выкриком «Ретунский любит покатать шары».
Он взял из вазы на столе фисташку, снял скорлупу и подбросил орешек вверх, пытаясь поймать его ртом. Но объект отскочил от носа и поскакал по линолеуму под диван. Дэна это нисколько не расстроило.
– Или прихожу я в ресторан и вижу женщину, сотворенную Господом по мотивам моих эротических фантазий, – продолжал он, очищая новый орех. – Я заказываю на ее столик белую орхидею в шампанском. Она загорается румянцем восторга, потому что, в основном, ей предлагают пиво с фисташками, и то в обмен на гарантии близости. Официант показывает ей на меня. Я томно улыбаюсь и, не спеша, иду к ней. Я знаю – она моя. У нас с ней могут получиться кричащая любовь и энергичные дети. Но как только она узнает мое лицо, то бледнеет, оголяет зубы и бросается ко мне: “О, Ретунский, Голливуд, Нудль, коза ностра, йа-йа». Она трясет мою руку и лыбится, как будто ей оттягивают уши к затылку. Типа так и нужно вести себя с человеком, которого часто показывают по телевизору. «О, Ретунский, капучино, Аль Пачино, йа-йа». За столиком она будет слушать меня с открытым ртом и смеяться как Регина Дубовицкая. Даже если я расскажу ей о ликвидации варшавского гетто. Ни любви, ни детей у нас не будет. В лучшем случае она с восторгом расскажет подругам как приняла в туалете у самого Ретунского. В худшем наутро скажет, что беременна. Или что я ее изнасиловал. Она выкатит мне иск на 20 миллионов долларов, и ее бесплатно возьмутся защищать адвокаты Резник и Падва. В итоге у меня отберут каждый второй носок, не говоря уже о виллах и яхтах. Нет, я не хочу жить в таких стремаках и напрягах.
Если бы я не знал Дэна двадцать три года, я бы решил, что он лукавит. Ведь у многих дворовых бунтарей живет в глазах готовность недорого продать все самое лучшее в душе. Но Дэн действительно послал бы на три буквы волшебника, который предложил бы ему поменяться местами с Робертом де Ниро. Мой друг все свои тридцать лет занимался лишь одним делом – играл с миром. Местами у него получалось божественно, местами он плевался и уходил зализывать раны. Много лет назад он, как любимую женщину, положил под себя свою жизнь и каждый день занимался лишь поиском новых оттенков удовольствия.
А у меня чаще бывало наоборот: жизнь подолгу имела меня, настраивая ходить на надоевшую работу, жить с опостылевшими женщинами, пить, когда пьют, петь, когда поют. Я регулярно пытался распрямить плечи, но, видимо, делал что-то не так, поскольку по-прежнему не любил свое отражение в зеркале. Я старался завидовать Дэну как можно незаметнее. Ведь умному человеку ни к чему заливать про белую зависть. Зависть всегда одна.
– Тебя послушать, так ты венец творения, – как работник слова, я не хотел проигрывать дискуссию в одни ворота. – Ты у нас кто? У тебя нет ни семьи, ни детей, ни образования, ни карьеры. Ты, выражаясь современным языком, лузер. Неудачник. Несостоявшаяся личность. А Роберт де Ниро – мировая звезда, и миллионы девушек целуют перед сном его постер.