Абонент вне сети

Терентьев Денис

Ах, да – еще я услышал звуки. В них не было ничего мистического или тревожного. Я не понимал всей этой лесной полифонии, разве что кукушка привычно отсчитывала мне годы. Вокруг кто-то ухал, пищал, щебетал – я не умел различать животные голоса и в обычной жизни оборачивался только на человеческий говор и визг тормозов. А сейчас мне показалось, что вся эта живность, притаившаяся среди распускающихся листьев, говорит со мной на своем языке. И надо совсем немного, чтобы научиться его понимать. Легко сказать.

Бу-бу-бу. Чи-чи-чи. Ти-у-фить. Не хотят ли они сказать мне, чтобы я не сидел на камне, а занялся чем-нибудь полезным? Например, подкинул в печку дров или вымыл за собой сковородку.

Я встал и сделал шаг по направлению к хибаре.

Стоп! Я буквально поймал себя за шиворот. Какой личностный рост, какие птичьи трели, если городского жителя всегда легко узнать по звукам тикающих внутри него стрелок. Тик-так, тик-так. Я ведь понятия не имею, который нынче час, но минутное бесцельное сидение на камне уже отозвалось во мне настойчивым позывом к действию. Не в этом ли первопричина происходящей с нами катастрофы?

Из глубины каменных веков человек покорял земное пространство, своими шершавыми ручками строил города, чтобы все видели, кто здесь хозяин. И когда пространство сдалось, человек пошел в наступление на время, которое еще недавно не казалось ему чем-то важным – минутная стрелка появилась всего-то пятьсот лет назад. Постепенно мир обуржуазился, и конкуренция в нем вышла на новый виток: чтобы один производитель обогнал другого, потребовалось выпускать больше товаров за единицу времени. И никакие экономические кризисы не убедили мир, что так долго продолжаться не может. Напротив, мир узнал, что остановить выпуск товаров невозможно.

Люди превратились в рабов своего времени. От хорошего работника требуется все знать, успевать, контролировать и вдобавок что-то постоянно оптимизировать, внедрять и убыстрять. Рано или поздно человек не выдерживает им же заданного производственного темпа, изнашиваясь куда быстрее машин. Он превратил в работу свой досуг.

Средний человек работает сорок часов в неделю из ста шестидесяти восьми. Казалось бы, оставшееся время он должен проживать на малых скоростях, чтобы дать отдых ревущему мотору. Но ничего подобного не происходит, потому что в век информации каждый знает, сколько всего упускает. Что на свете есть коралловые острова и белоснежные яхты, Джанфранко Ферре и Кейт Мосс, фабрика грез и три тенора, китайский фарфор и тайский шелк, смартфоны и климат-контроли, а также выставки, показы и презентации, которые надо увидеть, посетить, потрогать или как-то еще потребить. Сегодня человек знает, сколько всего, оказывается, проходит мимо него. Поскольку жизнь коротка, а соблазнительных образов много, потреблять их приходится на бегу с выпученными как у лани глазами. В свободное время всякий член общества обязан заниматься на велотренажере, побывать в Лондоне, смотреть нового Ларса фон Триера. Благодаря техническим новшествам, мы умудряемся одновременно управлять автомобилем, говорить по телефону, слушать музыку и принимать пищу. Человек даже не успевает перерабатывать впечатления своей маленькой головой, просто накапливая их, как ростовщик копит деньги.

В этой безумной гонке старое доброе безделье становится социальным преступлением. Считается, что ничегонеделание свойственно отбросам общества, которые страшно от этого страдают, и долг всякого нормального человека помочь им «вернуться в общество» и крутиться как все. Если ты ничего не делаешь и остаешься при этом счастливым – ты лузер, враг и упырь.

Никто ведь не поверит, что человек в сорок лет может добровольно выбрать себе разношенный свитер, сон без будильника и неспешные разговоры о Декарте и Алешковском под музыку Canned Heat. Решат, что ему все это досталось в результате череды проигранных матчей. А если он еще и уверен, что его доля – самая счастливая, то такого человека захотят вылечить или уничтожить, как опасного сумасшедшего, который не ведает, что болен.

Но я

уже начал понимать, что настоящая болезнь – это вечное тиканье часов в человеческих головах. Мы боимся опоздать то из дома на работу, то с работы домой, то в кино, то к столу. Лично меня никто не ждет в квартире, не требует таскаться в офис, а рядом долгие годы был Дэн, матерая фигура которого могла бы стать путеводной звездой на пути к себе, но почему-то не стала. И даже сейчас я смотрел на пробивающееся из-за туч солнце и видел примерно тринадцать часов тридцать минут.

Мне захотелось противопоставить этому волю и разум свободного человека. Я вернулся в хибару и раздул остывающие в печке угли. Потом накидал сверху дров и дождался, пока раскаленное тепло заполнит помещение. Затем отыскал вчерашнюю бутылку с первачом и налил из нее полстакана, положив рядом огурец и кусок колбасы. А потом начал раздеваться.

Есть вещи, которые надо делать не задумываясь. Я слышал, что тело нужно готовить к резкому перепаду температур разминкой и всякими хитрыми процедурами. Моя единственная хитрость была иной. Оставшись с голой задницей в натопленной хибаре, я распахнул дверь, издал гортанный вопль и понесся к воде. Когда мои ступни коснулись ледяной Ладоги, я сделал два шага, выбросил вперед руки, зажмурил глаза и с головой бросился навстречу новой жизни. Так мне тогда казалось.

Глава пятая Два тура вальса

Аня Санько свалилась в жизнь Дэна три года назад, когда в его квартире еще не выветрился запах Марины Крапивиной. Он тогда был занят своим лицом: доказывал самому себе, что ничуть не расстроен разлукой. Он каждый день играл в футбол во дворе, начал изучать французский язык, дважды прыгал с парашютом, не выпив при этом ни рюмки и не усугубив свое разочарование обществом доступных дам.

Но однажды он представил мне барышню, точной ассоциацией для которой была кукла Барби. Она была скорее ухоженна, чем красива, но солярий, фитнес и визажисты не прошли для нее бесследно: казалось абсурдным подходить к ней без золотой кредитки, торчащей из нагрудного кармана. Дэн подъехал к ней на велосипеде, когда она прыгала через лужи к своему двухдверному «мерседесу». Он расстелил куртку ей под ноги, молвил «Ну вот и я», посмотрел на неё нежно и дерзко и через три минуты катал с ней шары в бильярдном клубе «Гавань». «Мне нравится ваш психотип», – сообщила она, в лоб разбивая первую пирамиду.

Он вел себя с ней как настоящий джентльмен: галантно и сдержанно, так, как будто он в принципе был не против ее трахнуть. Ее первым делом интересовало, чем он занимается. Он ответил, что нигде не работает, не собирается начинать и заказал королевские креветки из соседнего ресторана. Он чесал, где чешется, а она склонялась над зеленым сукном, зная, что он видит не только ее грудь, но и шрамы от силикона. Наверное, это и есть доверие друг к другу, иногда возникающее между людьми, похожими как жираф на зебру.

Он уехал из того клуба на своем велосипеде, она на «мерседесе», а уже через пятнадцать минут кровать в квартире Дэна стонала под тяжестью сплетающихся тел. Она забыла свой телефон в машине, и утром на нем было 42 непринятых звонка

– Ты сильно от них зависишь? – спросил вышедший на проводы Дэн.

– Разве такая девушка, как я, может ни от кого не зависеть? – с вызовом ответила она. – Но принадлежу я себе. А тебя я люблю.

Эти слова что-то да значили в устах женщины, которая принципиально не садилась в чужие машины на пассажирские кресла – только в свою и за руль. Томных блондинок с передних сидений она презирала больше бомжей и уличных проституток. Она любила контролировать, побеждать и слушать аплодисменты, а Дэн смеялся, что у нее зависть к пенису. Она соглашалась: лучше быть бизнес-леди с кучей геморроев, чем чьей-то женой или содержанкой. Она искренне считала элитой общества людей, сумевших выжить и урвать в девяностые, и была готова умереть, чтобы завоевать их уважение.