Абонент вне сети
Шрифт:
– Я не убивал, я вообще тогда лечился, – плакал Сержик. – Спроси Милку, она ко мне приезжала, у нее все справки есть.
– Давай звони, – молвил я. – Я тебя развяжу.
– У меня мобильника нет, – он натурально плакал крупными прозрачными каплями. – Ты мне нос сломал. Зачем, Егорша? Я даже муху обидеть не могу. Видишь, на окне сидит – это Вольдемар Карлович, он у меня больше месяца живет.
Я взял тапок в прихожей и размазал Вольдемара Карловича по стеклу.
– Зачем, Егорша? – повторил Серж. – Это же домашнее животное было. Это же твоя боль, при чем здесь муха? При чем здесь я?
Он
– Говори номер Милы.
– Я наизусть не помню, – он не к месту улыбнулся, словно пытаясь поймать роль, которая вытащит его из этого кошмара, и примерял каждую из своих масок.
– Тебе десять цифр не запомнить? Как же ты ей звонишь?
– А там в бумажнике ее визитка лежит.
Бумажником он называл сиреневого цвета чехол с молнией, где лежало восемьдесят с мелочью рублей и визитка на имя Афанасьевой Милены Игоревны, менеджера по продажам салона сантехники. Я позвонил, и неживой голос в трубке сообщил, что абонент выключен или находится вне зоны действия сети.
– Я тебе, Сержио, не верю, – повторил я. – И если ты мне не расскажешь правду, я тебя убью. У тебя ведь есть нож на кухне?
На его беду, я нашел в мойке столовый тесак для разделки мяса. Потом я перетащил его волоком в комнату, где уютно светился монитор компьютера, а в качестве оплаты Интернета использовался украденный у Олега телефон. Я развалился на диване и держал паузу, неумолимо мучительную для связанного человека на грани жизни и смерти.
– Помнишь, как мы сидели в этой квартире ночами, начиная со школы, Сержио? – спросил я его. – Пили водку твоего папы, а ты потом наливал туда воды и доказывал, что буржуи тоже обманывают. А он не поверил, и выкинул в окно тюнер от твоей деки. Помнишь? Мы клялись друг другу в вечной дружбе и скрепляли ее разбитыми стеклами в 15-й школе. Ты говорил, что тебя там гнобили учителя. Вон эта школа, до сих пор стоит под окном. Но сейчас я пришел, чтобы тебя убить. Знаешь, я даже не буду тебя резать, как ты резал Дэна. Я просто дам тебе по башке гантелькой и выкину с балкона. Ты думаешь, менты будут это расследовать? Ты же наркоман, Сережа, недочеловек. Они мне еще руку пожмут, если узнают. Садись, сука, за стол и пиши – как убивал, куда дел похищенное.
– Ну, режь меня, – он впадал в стадию истерики, за которой не чувствуешь страха. – Все равно я никому не нужен. Все равно я скоро кончусь. И хоронить меня одна Мила придет. А вы все скажете: перекинулся Сержик – и ну его козе в трещину.
– Ты меня на жалость не бери, – одернул я. – Тебя торчать под ножом заставляли? Тебя всем миром с баяна снимали – так ты же не снимался. Тебя на Коневце сколько держали? Полгода! А платил за это все кто? Твой покойный друг Даниил. Так зачем ты потом опять соскочил, каскадер хренов? У тебя же все есть: жилье, диплом, девка нормальная вон за тобой лужи вытирает.
– А еще у меня гепатит и ВИЧ, – взвизгнул Серж. – Это навсегда, понимаешь. Какое будущее?
– Чего ты меня паришь, какой ВИЧ? – опешил
– Я гепатит В пролечил, а С не лечится. Про ВИЧ я вообще никому не сказал. Мне лечение пока не нужно.
– И Мила не знает?
– Нет, – он даже ничего не сказал про безопасный секс. – Егорша, я решил, что буду жить как человек – неважно, сколько мне там осталось. Я и живу. Мне врач в диспансере диету прописал. Егорша, мне ничего нельзя, а я ем и пью, что хочу. Месяц назад анализы сдавал, мне сказали, что у меня развитие гепатита на два года. А он у меня восемь лет. Врач даже не поверил.
Если бы Сержик был индийским сатрапом, он наверняка спалил бы живьем всех близких на своем погребальном костре. С тех пор как любить и обладать стало одним и тем же смыслом, многие из нас стали похожи на него.
Я впервые посмотрел на обстановку вокруг себя. Комната музыканта-неудачника. Холмики разбросанной одежды, пачек сигарет, пакетов из-под чипсов, банка из-под пива, тарелка с недоеденной яичницей и в качестве диссонанса – блестящие разборные гантели, явно подаренные Милой в период многообещающей ремиссии. Нет, Сержик не убивал Дэна. Он не умеет бить себя по рукам. Он двух часов не просидел бы, не прикасаясь к коробке с деньгами. Здесь уже наверняка был бы ящик виски, коллекционные шмотки и следы присутствия продажных женщин.
– Когда ты украл мобильник Дэна? – спросил я.
– Я к нему в день смерти утром заходил, – признался он с улыбкой, как будто папа уличил его в прогуле урока алгебры. – Он мне диск «Гоголь Борделло» обещал. Ну и я заодно…
А я почувствовал, что если он меня сейчас пошлет с моими расспросами, то я повернусь и пойду по адресу. Запас зверства во мне плевался последними каплями. И я был не уверен, как жил бы на месте Сержика.
– Мобилу Олежке верни прямо сейчас, скажи, по ошибке в карман сунул. Миле расскажи про здоровье свое богатырское. Или послезавтра я сам расскажу.
– Расскажу, честное слово, давно собирался, – он был готов пообещать сменить пол к завтрашнему полудню, только бы я ушел.
– Я уйду, если ты мне ответишь честно на один вопрос, – я развязал его путы. – Ты ведь не в первый раз у своих крысишь? Не спорь, пожалуйста. Тебя прет от этого? Было ощущение, что ты Штирлиц, который всех развел и еще благодарность в гестапо получил?
Уверен, что его не в первый раз хватали за руку. И его методом было решительно все отрицать, как бы глупо это ни звучало. Он понимал, что его ответ уйдет в массы, но сейчас он уже сказал достаточно, чтобы смириться с потерей всех своих одноклассников.
– Вначале стыдно было, я даже выкинул, – он говорил глухим голосом. – А потом пошел и подобрал. Мы все много дверей перед собой открываем. Ты ведь тоже.
– Не понял…
– Ты ведь тоже порадовался, когда Дэна не стало. Не спорь. У вас всех яйца большие, а при нем вы были этим… как его… кордебалетом.
– Так! – Я захотел сказать тысячу слов поперек, но не нашел их в своих карманах.
– Артему, кстати, я первый сообщил. Он сразу потащил меня в немецкий кабак поминать. Только настроение у него было, как будто ему дачу в Зеленогорске подарили. Я его понимаю: вроде и жалко, а вроде не таким мудаком себя чувствуешь.