Абориген
Шрифт:
Раньше связь через планшеты была универсальной. Ретранслятор на Башне и пара стационарных спутников обеспечивали нас и переговорами, и видеокартинками, и любой деловой информацией, и ещё много чем. Ну и, естественно, можно было подать сигнал бедствия; впрочем, эта функция – хоть и в урезанном виде – сохранилась и сейчас, ведь каждый раз, запуская планшет, мы подаём в КД сигнал: «Я жив». Если сигнал не подаётся пять дней, КД сообщает об этом шерифу, если тридцать – владелец планшета считается условно умершим, и наследники вступают в свои права. «Оживший» – а таких немало – может восстановить свои права, но через суд. Незадолго до последней войны передача
Конечно, сейчас это, во-первых, дань традициям, а не рациональное деяние, имеющее практический смысл, а во-вторых, есть такое поверье, что назначить своих наследников – это вступить в мистическую связь со своими умершими предками.
А с предками у нас отношения серьёзные. И не очень простые. Ну, вы в курсе…
Семь лет назад я просидел полтора месяца в библиотеке КД, изучая (и запоминая, разумеется) журналы приобретений и продаж – от текущих лет и буквально до начала времён. Некоторые истории были весьма причудливы…
Так вот, если серые настроились на что-то большое и протяжённое и во времени, и в пространстве, то им нужна быстрая связь. А именно – через планшеты, поскольку другой нет и быть не может. То есть те или иные сделки, цепочки и комбинации сделок, списки наследников могут быть на самом деле зашифрованными сообщениями. Понятно, да? И если так, то не надо искать смысл в самих сделках, они-то могут быть самыми дикими…
Не могу сказать, что сон с меня слетел. Хрен. Я лишь заставил себя ещё раз повторить всё, что мне пришло в голову, и сложил планшет.
Почти сложил.
В последних строчках последнего бюллетеня Нотариата я увидел своё имя.
Гагарин назначал меня наследником его движимого имущества и денежных средств в размере четырёх тысяч шестисот шестидесяти марок, которые мне надлежит получить на почте…
Бред. У него не могло быть таких денег. Если он, конечно…
Я не стал додумывать. Не нужно ничего додумывать, пока есть, у кого спросить.
Потом я уснул, поставив внутренний будильник на семь утра.
Гагарин
Дуэль на вертолётах почти всегда заканчивается смертью или увечьями обоих дуэлянтов – за исключением тех случаев, когда один из пилотов на порядок сильнее другого. В теории всё просто: к шасси привязывается пятиметровый тросик с гирей, и надо этим тросиком запутать ротор противника или просто сломать лопасти. Реально – сделать это чрезвычайно трудно, особенно ночью… особенно рядом со Стеной…
А я ведь не такой уж сильный лётчик. Не было ни времени, ни денег учиться пилотажу – просто мотался туда-сюда. По горизонтали – сколько угодно. И ещё лучше – прямо.
Ладно,
Меня немного успокаивало то, что Люсьен, похоже, хватил лишнего: по пути на Котур я несколько раз видел, как его вертолёт начинает вилять хвостом, покачиваться и рыскать. Один раз, когда он резко пошёл на снижение, я даже подумал, что дуэль не состоится. Но он выровнялся, поднялся повыше – и дальше шёл нормально.
У меня же вдруг наступило этакое остекленение, я сделался бесчувственным сам и, полагаю, холодным, гладким, скользким и бесчувственным же – весь окружающий мир. Такова моя реакция на опасность, Север когда-то вытащил всё это из меня, заставил потрогать, разглядеть, понять – и научил использовать. В результате я всегда в опасных ситуациях чудовищно спокоен и даже, говорят, чуточку медлителен.
Мне не нравилось только то, что это боевое состояние началось так рано. На саму схватку могло и не хватить…
Летел я вслед за Люсьеном, ориентируясь на его бортовые огни. Делал я это почти автоматически, сам же разрабатывал тактику боя.
«Нубис», на котором летал Люсьен, делал мой «КМК» по всем параметрам, кроме горизонтальной манёвренности. Просто «КМК» почти в три раза легче, и потому резко погасить скорость и тут же дать полный назад (ну, или снова разогнаться, или рвануть в сторону) он может чуть побыстрее, чем почти полутонный «Нубис». Но у того и моторы помощнее, и управление попроработаннее… В общем, мне нужно было не дать ему сразу меня зажать сверху – а самому заманивать его поближе к Стене…
Да, и ещё: у меня очень хорошее ночное зрение. Если он меня не ослепит сразу фарами, это тоже будет моё – пусть и незначительное – преимущество. Чтобы это преимущество не растерять, я не снимал чёрные очки. Дело в том, что вблизи Стены освещение крайне обманчивое, я бы даже сказал, предательское, и нужно долго вглядываться в предмет, чтобы понять, насколько он далеко от тебя – или близко.
Наверное, поэтому драконы и не живут там, где проходит Стена.
Мы прилетели на Котур, сели неподалёку от тёмного заброшенного дома. Молча проверили боевые тросики друг у друга – чтобы не были по длине больше, чем положено, – а потом и у себя – чтобы противник не прицепил их намертво, иначе ты одолеешь врага, но и самого тебя затянет в ротор и порубит лопастями на мелкие части.
Дул довольно сильный ветер, с чистого неба сыпал мелкий редкий дождь. Над травой стелился обильный пар, съедающий ноги до колен. При свете фар казалось, что идёшь в холодном огне.
Мы закончили осмотр, разошлись по машинам, взлетели. Люсьен показал рукой – «ты направо, я налево». Возражать не было смысла.
Видимость была только вверх. Башня отсюда и сейчас, в зеленоватой тьме, казалась совсем близкой, яркой, чёткой. Лишь основание её расплывалось в дымке. И очень ярко светилось Кольцо. Луна же была всего одна, Пепита, и в таигу сегодня лучше не попадать…
Вдруг из темноты на меня прыгнула Стена.
В ясную погоду Стена почти прозрачна. Когда же на неё попадают даже мелкие водяные капли, она начинает светиться. Каждая капля, ударяясь, высекает точечную голубую вспышку. А потом эти капли скользят вниз, сливаются, получается такая водяная плёнка, в которой свет дрожит и преломляется. На это красиво смотреть…
Вообще землюки делают много красивых вещей. Но сами они при этом редкие сволочи.
…Итак, я ушёл вдоль Стены направо, заложил вираж, развернулся. Где этот гад?